— Крещен ли ты сам, сын мой?

На этот прямой вопрос у меня нет однозначного ответа. В церковь хожу, с юности, иногда, — как чувствую потребность. Крещен ли ребенком — точно спросить уже не у кого. Крестика не ношу. Оглядываюсь: храм готовят к венчанию, Федя с Леной церковь по периметру обходят, у них вроде бы проблем не возникло. Вижу, как Оля, устроившись в уголке на скамейке, кормит детей грудью, точно мадонна; знаю, что у моей молодой жены крестик на шее есть. А старик заявляет:

— Я не могу вас обвенчать, если ты не уверен, что крещен.

Вот тебе раз!

— Ты же и своих детей, наверное, когда-нибудь захочешь принести на таинство?

— Есть такая мысль, — осторожно отвечаю; неужели из-за меня у сыновей будут проблемы?!

— Значит, сейчас крестим тебя, потом венчание, — говорит он строго. — Ты готов?

Конечно, я готов. Только не знаю, что надо делать. Он отводит меня за колонну, где никого нет, и очень кратко проводит «курс молодого бойца»: говорит об основных догматах православия. Я периодически киваю, отмечая то, о чем знаю. А потом он задает мне всего два вопроса:

— Веруешь в Господа нашего Иисуса Христа?

На что я, истово перекрестившись, конечно, отвечаю «Да».

А потом сурово так спрашивает:

— Ответь перед лицом Его, изменял ли ты своей жене?

Я моргаю и, возможно, даже краснею, не сразу соображая, какую жену и какой момент он имеет в виду. А священник смотрит на наших детей, вспоминает, наверное, фрагменты нашего телефонного разговора и уточняет:

— С тех пор, как сделал ей предложение?

На что я радостно, с чистой совестью отвечаю:

— Нет!

Похоже, остальные грехи, по мнению этого священника, для моей души менее опасны.

Еще мне требуется срочно найти крестных или хотя бы крестного. Направляюсь прямиком к Васе. Он присвистывает и неожиданно берет самоотвод — заявляет, что он атеист, и все происходящее здесь для него не более чем культурная традиция. С досадой отворачиваюсь от него; друг, называется. Но спасибо за честность. Оглядываюсь, лихорадочно соображая, кого потревожить или кому по-быстрому позвонить. Тут Федя подходит к священнику и серьезно так спрашивает: может ли крестный быть моложе крестника. «Да», — слышу я ответ.

Так Федя становится моим крестным отцом. И никто не смеется, включая меня, даже когда он шепчет:

— Я буду присматривать за тобой, сынок.

От него это звучит многообещающе. Но момент не тот. Пытаюсь сосредоточиться, и временами получается. Думаю о жене и детях, о прошлом и о будущем. Потом меня наклоняют над чаном и обливают голову и шею святой водой так щедро, что неслабо течет даже по спине под пиджаком. У меня вырывается короткий истерический смешок, но, видимо, для смывания моих грехов нужен большой объем очищающего. Младенцев, как я слышал, вообще погружают целиком, так что я еще легко отделался. Когда таинство завершается, посылаю водителя за новым комплектом одежды.

Но пока он ездит до дома и назад, начинается венчание. Оля смотрит на меня с обожанием. Лена обвязана каким-то платком от груди вниз. Я в пропитанном святой водой костюме. Да, у этого священника не забалуешь. Слегка дрожу; нет, мне не холодно, мне... торжественно. Особенно в момент, когда у нас короны на головах. Впервые думаю о вечности.

Все закончено, нас поздравили, я сменил верхнюю одежду в незаметной комнате сбоку. Но ощущение святой воды на мне, как щита, осталось. Вот как: зашел я сегодня в церковь улыбающимся балбесом, а вышел серьезным главой семьи. Надеюсь.

Ольга.

Наверное, каждая невеста мечтает о самом красивом белом платье. И я не исключение. К тому же замуж выхожу в первый раз. Когда мой бюст с трудом, но все же умещается в романтическое платье с открытыми плечами и пышной юбкой, я хлопаю в ладоши от радости, как девчонка. А Леночке хочется чего-то особенного, стильного и современного — и такое нашлось.

Туфли перед свадьбой мы покупать не стали — плохая примета, говорят. А я думаю, это просто жизненный опыт — в новых с непривычки все ноги сотрешь, и будет не до праздника. Вспомнили, что у нас обеих есть белые, надеванные всего несколько раз.

Вообще по свадьбам столько примет и обычаев, что всех никогда не соблюдешь. Иванова к моему мнению прислушивается, мне приятно. И я опять чувствую себя под ее охраной.

После церкви наш небольшой кортеж делает круг по набережной. Дети, все трое, вместе с няней мальчиков едут на украшенной цветами и лентами машине сзади нас. Лена с Федей — в автомобиле впереди. А самыми первыми едут Василий и трое сослуживцев четы Ивановых. Вижу, как Федя высовывается из люка в крыше и кричит что-то от избытка чувств, размахивая вскрытой бутылкой шампанского.

— А у нас и люка нет, — бормочет Игорь, жадно ощупывая и обнимая меня. — Я уже мечтаю доехать куда-нибудь, где нам никто не будет мешать.

— Подожди еще немного, любимый, — шепчу, прижимаясь к нему.

«Немного» — это, скорее всего, до позднего вечера. Но в сравнении с несколькими месяцами воздержания до родов плюс месяц после, когда о чувствах лучше было и не вспоминать, «до вечера» — это недолго. У меня после вторых родов желание проснулось подозрительно рано. Хочу Игоря, как в первый раз. Нет, больше! Намного больше.

И пытаюсь привыкнуть к мысли, что теперь я жена этого брутального красавца. И что прямо сегодня мы начнем спать вместе на большой кровати, не скрываясь, как муж и жена. Что у нас и правда будет первая после большого перерыва, по-настоящему брачная ночь.

Денисов меня целует, постепенно распаляясь. Начинает с совсем чистого, невесомого поцелуя, едва касаясь губ, как робкий юноша. И тут же переходит к властному, откровенному и сокрушительному. Его чуть заметная полдневная небритость обжигает кожу. Аромат его тела и чуть различимые нотки древесного парфюма кружат голову.

Мое бедное сердце то трепещет, как мотылек, то принимается молотить, как барабан. Сжимается живот, дрожь пробегает вдоль позвоночника, ноги непроизвольно расслабляются. С грудью вообще все сложно — даже не понимаю, молоко вдруг обильно прилило или так желанием расперло, что, того и гляди, платье по шву разойдется. И трусы уже в соке, точно. Я вся готова отдаться за этот поцелуй, без остатка.

Отрываюсь от Игоря, только когда становится совсем нечем дышать. Думаю, может, ну его, этот ресторан, попросить водителя проехать мимо? И тут машина тормозит. Оказывается, мы на месте.

Вздыхаю. Перед входом у лестницы ждут родственники. Теперь Игорь целует мне только ладони, запястье. Мы ненадолго сплетаем пальцы. И все. Пора выходить.

Наши с Леной мамы держат по праздничному хлебу на вышитых полотенцах. Моя говорит, волнуясь:

— Дорогие дети! По древней традиции, на Руси новобрачных встречают хлебом-солью. Вкусить вместе хлеб — значит разделить судьбу. Кусайте, пожалуйста.