Ему было за пятьдесят. И он был конченым человеком. Многие считали, что его работа «законником» состоит в том, чтобы тыкать пальцем в тех людей, которые выгнали его взашей. До недавнего времени Торн думал, что это слишком суровое суждение, но сейчас он был готов взять свои слова обратно. Плюс Тони Маллен, обливающий его грязью в глазах начальства, — Торн был сыт по горло этими наглыми бывшими копами.

— Моего клиента арестовали по обвинению в убийстве, — сказал Донован, — в котором, как мы уже установили, он ни коим образом не признает себя виновным.

— А другого мы и не ожидали.

— «Убийство». Так было написано в ордере на арест. Так записано в протоколе о возбуждении дела. И насколько я понимаю, именно об этом вы и должны его спрашивать.

Торн хорошо знал Донована, но Портер такого «счастья» общения с ним еще не имела.

— Я уверена, что вы понимаете, на что намекает детектив Торн, — сказала она. — Мы полагаем, что убийство, в котором обвиняют вашего клиента, может иметь отношение к расследуемому делу. Чрезвычайно деликатному делу.

— Это ваши трудности, — презрительно фыркнул Донован и потер согнутым пальцем под носом. Его волосы были скорее желтоватыми, чем седыми, и довольно удачно гармонировали со светло-коричневым костюмом и искусственным загаром.

— Еще пара вопросов — всего-то.

— Еще пара — это слишком много. Я проконсультировал своего клиента по сути предъявленных ему обвинений, а теперь вы забрасываете его вопросами, к которым он совершенно не подготовлен.

— Брось, ты знаешь правила, — произнес Торн. — Иной раз вопросы как раз и должны быть «неподготовленными», верно?

Воспоминания о бравой юношеской дружбе работают в двух направлениях.

Или не работают вообще.

— Мне со своей колокольни не видать, — ответил Донован. — По крайней мере, в том случае, когда не предоставлено и намека на доказательства.

Портер старалась говорить с неохотой, как будто Доновану все-таки удалось вытянуть из нее информацию.

— Послушайте, существует большая вероятность того, что Фристоун был знаком с одним из тех, кто похитил ребенка. Они, возможно, в одно время получали помощь у некого консультанта по наркотикам.

— «Большая вероятность»… «возможно»… — У Донована был такой вид, как будто он не мог решить, то ли ему закричать, то ли плюнуть на все. — Я скажу, что у вас есть — ни черта! Считаете, я болван?

— У нас есть шестнадцатилетний мальчишка, — уточнил Торн. — По правде говоря, его кто-то похитил, и мы, блин, изо всех сил стараемся его вернуть. И если повезет, мы сможем это сделать, Дэнни.

— Его отец тоже из бывших, — сказала Портер. — Он с ума сходит. Уверена, не мне вам рассказывать…

Торн знал, что у Донована двое детей. Он хотел было продолжать давить на отцовские чувства, но решил, что и так хватил через край. На пару секунд ему показалось, что у них получится его убедить. Как будто простое, без прикрас воззвание к чувствам может послужить рычагом для достижения цели. Но потом Торн заметил: то, что он принял за выражение сочувствия — даже жалости, — стало до ужаса напоминать самодовольную ухмылку.

— Извините. Если вы быстро не придумаете чего-то поинтересней, вам прекрасно известно, что я посоветую сделать своему клиенту.

— Любопытно узнать, что же? — проговорил Торн.

— В его же собственных интересах — и рта не раскрывать. — Донован вернулся в комнату для допросов и закрыл за собой дверь.

Торн громко бросил в сторону закрытой двери только одно слово. Не часто он употреблял подобные словечки за пределами футбольного поля. Он даже не был уверен, что оно дошло до адресата. Но в тот момент это слово казалось ему самым подходящим.

Это как будто тебя похоронили.

Запах грязи и сырости, и пол над головой.

И, как всегда, темно. Тяжело, как будто частички воздуха, если бы их можно было видеть, были большими и черными. Но он был уверен, что на улице день. Если как следует напрячь слух, то можно услышать далекий шум улицы. Возможно, автострады.

И когда совсем недавно сюда спускался этот мужчина, принес завтрак — чай и тост — намного больше света полилось в подпол, когда он открыл дверь.

Мужчина сдержал свое обещание: поскольку Люк не стал кричать, когда он снял с его лица скотч, мужчина развязал ему и руки. Теперь он и в самом деле мог изучить пространство.

Его пальцы ощупали каждую трещинку, каждую выемку в шершавых стенах, он стер пальцы о камень и гвозди, занозы впивались ему в ладони, когда он проводил ими по паутине и потолку. Он ощупал полки, покрытые песком и пылью, корзины, липкие банки и рамы для картин. Он добавлял к общей картинке, что сложилась в его голове, деталь за деталью. Он знал, где что располагалось, и мог быстро пройти из одного угла помещения в другой, ни секунды не помогая себе руками.

Он решил: это хороший знак, что с лица убрали скотч и развязали руки. Значит, этому человеку он начал нравиться. Если его похититель и дальше будет продолжать вести себя в том же духе и перестанет рассказывать всякие ужасы, возможно, он мог бы попросить его отправить одно послание. Может быть, его тюремщик, в отличие от Конрада и Аманды, позволит ему сказать то, что он хочет.

Да, похитили его именно они. Но они не мололи разную отвратительную чушь. Большую часть времени они хорошо к нему относились, пока не умерли.

Он изо всех сил старался не думать о Конраде и Аманде, потому что всякий раз, когда задумывался, видел их лежащими в спальне в луже крови, похожей на алую подкладку пиджака. Потом он перепугался еще сильнее, потому что их убил его тюремщик, и Люку стало казаться, что этот человек и ему тоже причинит вред. И не имеет значения, каким добрым он притворяется.

Он перепугался. Как там сказал этот идиот тренер по регби: он должен был разорвать блокировку. И как заметил его отец: он не должен был оправдываться, когда тренер задавал ему жару. И как сказала Джульетта: он не должен был пререкаться с отцом… Это чересчур!

Мужчина все еще находился в доме.

Что-то ронял…

Он слышал, как что-то падало на пол где-то над его головой. Он заплакал. И не мог сдержаться. Он старался быть рассудительным, убеждал себя, что этот человек просто передвигал вещи, но он слышал грохот, когда вещи ударялись о дощатый пол. Он заплакал, когда представил, что его лопатой забрасывают грязью. Он рывком поднялся с пола и начал быстро прохаживаться из одного конца подвала в другой. Прибавляя шаг, натыкаясь на стены и жалобно скуля.

С грохотом передвигаясь в темноте.

Как новорожденный младенец в большом взрослом гробу.

Это было противоборство, и никуда от этого не уйдешь. Двое на противоположных краях стола — это всегда будет конфронтация, и не имеет значения, насколько ты стараешься разжалобить оппонента. Не имеет значения, сколько семестров ты отсидел на семинарах.