– А как же мы свечи зажженными-то повезем? – изумилась какая-то дама в толпе.

– Достаточно поджечь свечу и сразу ее затушить, – терпеливо пояснила экскурсовод. – Она уже будет считаться освященной… Я рекомендую вам сделать покупки в этой арабской лавочке – здесь очень низкие цены. Во всех других намного дороже.

– Она, наверное, свой процент у хозяина этой лавки имеет, – тихо проговорил кто-то сзади меня в толпе.

– Ты думаешь?

– Та конечно!

– Но все равно пойдем – говорят, там, в самом храме, цены на свечки дикие…

Я вместе со всеми поплелся в лавку. Хозяева-арабы, казалось, поджидали нас. Они услужливо кланялись входящим. В кондиционированной прохладе магазина мне стало лучше, но ненамного. Превозмогая себя, я купил два крестика, себе и Наташе, и еще двадцать свечей – в Москву, на сувениры. Меня не покидало чувство ирреальности происходящего.

– Торгующие у храма, – усмехнувшись, шепнула мне Наташа.

И вот, наконец, с двадцатиминутным опозданием, оттого что кому-то приспичило в туалет, а кто-то побежал искать лавчонку еще подешевле, мы вступили на площадь перед Храмом. Всю ее заливало ослепительное солнце. Я совсем не так представлял себе Храм.

Купола не видно. Глухая ровная стена, сложенная из глыб. Вделанные в стену мраморные колонны, одна из них наискось треснувшая. Низкие, узкие ворота – скорее даже не врата, а дверка, ведущая внутрь.

Экскурсовод что-то рассказывала – и, наверное, что-то интересное, потому что вся толпа сгрудилась вокруг нее. Я вроде бы слушал, но не понимал из ее речи ни слова. От стояния на жгуче-солнечной площади мне опять стало хуже. Голова кружилась, комок изнутри подкатывал к горлу. Наташа непонимающе заглядывала мне в глаза – наверное, я выглядел неважно, – но ничего не спрашивала.

– …А сейчас, товарищи, – провозгласила экскурсовод, – мы с вами проследуем в Храм. Напоминаю, что дамы должны быть с покрытыми головой и плечами, а мужчины – без головных уборов. Кроме того, я не рекомендую вам снимать на видео и фото непосредственно у часовни, в которой находится Гроб Господень…

– А что, запрещено? Как в мавзолее? – хмыкнула бритоголовая ряха из толпы экскурсантов.

– Нет, не запрещено, – кротко улыбнулась экскурсовод. – Просто, когда снимают возле Гроба, при проявке очень часто выясняется, что вся пленка оказывается засвеченной… – Она секунду помолчала и задумчиво добавила: – Слишком яркий там свет… А теперь, – сменив интонацию, добавила она, – пожалуйста, пройдемте к Храму…

И в этот момент головокружение, тошнота и головная боль, преследовавшие меня весь последний час, сделались нестерпимыми. Внутри меня что-то закружилось, стены, со всех сторон окружавшие храмовую площадь, сделали несколько стремительных оборотов вокруг, затем я вдруг увидел летящие прямо мне в лицо камни мостовой, что-то в голове будто взорвалось – и наступил мрак.

* * *

Мне показалось, что я очнулся через секунду. Тело было блаженно легким, голова – ясной. Ничего не болело. Я открыл глаза. Выяснилось, что я лежу навзничь в тенечке на скамейке. Голова моя покоится на женских коленях. «Это Наташа», – догадался я и обрадовался. Рядом маячили чьи-то белые одежды. Я скосил глаза и увидел жгучелицего парня в белом халате и с фонендоскопом вокруг шеи.

– Очнулся, – констатировал он, взял меня мягкими пальцами за руку, стал слушать пульс. Я поднял глаза – конечно, рядом Наташа: на ее коленях лежит моя голова, а ее прохладная ладонь покрывает мой лоб.

– Как хорошие часики, – с удовлетворением заявил парень-врач, выслушав мой пульс.

– Что с ним такое? – тревожно спросила Наташа.

– Ничего особенного, – пожал плечами парнишка-медик. – Тепловой удар. Обезвоживание организма. Наше солнце очень коварное. Надо пить много воды – носите с собой бутылку минеральной или хотя бы даже простой кипяченой воды и пейте, пейте, постоянно пейте… Не пускайте его, девушка, больше на солнце – и к вечеру он у вас будет как тот огурчик.

– Спасибо, доктор! – с чувством проговорила Наташа и, чуть смущаясь, спросила: – Я вам что-нибудь должна?

– Я бы сказал, что вы должны мне тысячу поцелуев, – галантно произнес парень-врач, – но не рискую, когда вы уже имеете такого кавалера.

И доктор стремительно отошел от скамейки.

Я рывком поднялся. Чувствовал себя легко и бодро.

– Извини, – пробормотал я, глядя на Наташу.

Глаза ее были все еще встревоженными и ласковыми. «Кажется, она ко мне неравнодушна… Может быть… Может быть – даже любит!» – промелькнула во мне ликующая мысль.

Мы находились на скамейке на незнакомой площади. Над нами раскинуло крону неизвестное дерево, похожее на акацию. В разных направлениях площадь бороздили целеустремленные туристы в ярких рубахах. Чувство избавления, непонятной радости и еще почему-то безграничной гордости заполняло меня.

– А где все? – весело спросил я.

Я чувствовал себя великолепно.

– Осматривают Храм. Автобус нас будет ждать, – Наташа ласково приподняла мою руку и взглянула на мои часы, – через сорок минут у выхода из старого города. У этих самых… Дамасских ворот.

– Ну, что ж – начнем выбираться? – предложил я.

– А ты как?

– Лучше не бывает! – бодро и искренне заявил я.

Алексей Данилов. Вечер того же дня.

Мы вернулись в тель-авивскую гостиницу «Бат-Ям» (или «Дочь моря»), когда смеркалось. Поужинали в городе. Все кафе, рестораны, бары и забегаловки были полны: четверг для израильтян – канун уикэнда (выходные здесь приходятся на пятницу и субботу). Ели питу – пресноватые лепешки, разрезанные вдоль, с вложенной внутрь начинкой: салатом, огурцами, курятиной, оливками… Запивали пивом «Карлсберг» – отчего-то именно его (не считая местных сортов) разливали здесь на каждом углу.

Дневной мой обморок не оставил следов – разве что легкую головную боль – и теперь казался таким далеким, словно бы случился он не со мной.

Перед закатом мы с Наташей отправились на бесконечный пляж близ нашей гостиницы. Солнце не жгло. Мы переоделись и бросились купаться. У Наташи в купальнике оказалось стройное, юное, складное тело. Надеюсь, я тоже не разочаровал ее в этом смысле.

Средиземное море оказалось на вкус куда солоней, чем родное Черное. Вода была теплой и чистой. Купальщиков – раз-два и обчелся. Мы плавали, барахтались, ныряли и играли в салки, наверно, целый час. Потом Наташа вздумала прыгать «рыбкой» с моих плеч – ее тело стремительно и стройно врезалось в воду, однако на третьем прыжке нас разогнал спасатель, проорав с вышки что-то гневное в матюгальник.

Пока день догорал, мы долго сидели на теплом песке. Разговаривали обо всем и ни о чем.

Вернулись в гостиницу с той очумительной усталостью, что случается очень редко: обычно после первого дня, проведенного на курорте, – долгого, разнообразного, разноцветного… Как-то само собой получилось, что мы оба оказались в Наташином номере. И, по-моему, оба не чувствовали от этого никакого стеснения.