Все – отнюдь не ради сексуального удовольствия. С мужчиной, высокопоставленным чиновником, – ради того, чтобы ее не назначили на кухню, где была не только тяжелая работа, но в то время на кухне работали исключительно афроамериканки, и Патрисия боялась их. Ее первая лесбийская связь ей была нужна ради защиты и покровительства, вторая – для защиты от возвращенной в Дуайт первой любовницы, прежние отношения с которой Патрисия возобновить категорически не пожелала. Все романы были недолгими, и последние восемь из проведенных в заключении четырнадцати лет она хранила целомудрие. Попробовав в сексе все даже до того, как оказалась в тюрьме, Патрисия не считала, что многого лишена.

Но даже постоянный успех ее «хулиганок» или ее собственные образовательные достижения по мере приближения к получению степени не могли облегчить боль потери сестры Берк.

Патрисия питала к ней особое дружеское чувство, почти духовное, но не потому, что сестра Берк была монахиней. Возникшая в беседах неделя за неделей, месяц за месяцем прочная связь не имела ничего общего с религией. Это было доверие. И правда.

Осталось так много всего, до чего они с сестрой Берк еще не добрались. Они только начали разбираться с пятнадцатилетней Патрисией – какой она была накануне встречи с Фрэнком Делукой, ее первого шага на пути к убийству.

Неужели без сестры Берк последние восемнадцать лет ее жизни останутся заперты внутри нее, как она заперта в тюрьме?

В корпусе для образцовых заключенных, где жила Патрисия, на нижнем этаже была телефонная будка, из которой заключенные могли звонить по межгороду семье и друзьям. Несколько раз в месяц Патрисия звонила Пегги Бирн, просто поболтать. За месяц до смерти сестры Берк она позвонила Пегги, и адвокат сказала:

– Вчера ко мне в кабинет приходил писатель. Он собирается написать о тебе книгу. Он хотел бы с тобой встретиться.

– Неинтересно, – сказала ей Патрисия. – Пару раз в год мне звонят писатели, желающие взять у меня интервью, получить помощь или разрешение или что-то еще, для какой-нибудь книги или журнала. Все им я отвечаю одно: «Спасибо, но нет».

– Этот другой, – сказала ей Пегги. – Он не спрашивает «разрешения», он ставит нас в известность, что намеревается написать книгу. И он уже опубликовал девятнадцать, так что он настоящий. Ты подумай о возможности с ним поговорить. Пишет он преимущественно о тюрьмах и о людях в них. Он также подчеркнул интересный момент. Если он напишет книгу без твоего участия, ты в конечном итоге будешь выглядеть так же, как в тот день, когда была осуждена. Но с твоей помощью читатель сможет взглянуть на того человека, которым ты стала сейчас. Триш, я думаю, это важно.

– Не знаю, – скептически отозвалась Патрисия.

– Нужно учесть еще кое-что, – продолжила Пегги. – Этот парень рос на улице прямо здесь, в Вест-Сайде. Его отец отсидел в федеральной тюрьме, а мать была наркоманкой. Из нашего короткого разговора я вынесла впечатление, он, кажется, понимает, как жизнь может выйти из-под контроля, как можно оступиться. Кроме того, у меня сложилось впечатление, что он очень дотошный, он провел здесь пять недель, читая стенограмму твоего судебного заседания.

– Всю стенограмму? – недоверчиво спросила Патрисия.

– Всю стенограмму, – подтвердила Пегги. – Я говорю тебе, это серьезный мужик.

– Господи, не может быть. Всю стенограмму целиком не прочла даже я, не думала, что ее кто-то осилит.

– Еще он был в твоем старом районе на Огайо-стрит и в Элк-Гроув. Он говорит, что был в доме, где произошло преступление, и во всех упомянутых в свидетельских показаниях местах: барах, ресторанах, мотелях, в «Уолгрин»…

– Боже! – вырвалось у изумленной Патрисии. – Почему сейчас? – спросила она не только себя, но и Пегги. – Спустя почти пятнадцать лет…

– Может, тебе стоит спросить об этом его самого.

– Мне это дерьмо не нужно, – простонала Патрисия. – Сейчас у меня в голове столько фигни, с которой я пытаюсь разобраться.

– Знаю, – посочувствовала Пегги. – Но если уж книга точно будет написана, разве ты не думаешь, что люди должны увидеть, что ты не тот человек, каким была пятнадцать лет назад?

Пегги услышала, как на другом конце провода ее подруга и клиентка устало вздохнула. На сей раз адвокат минутку помолчала, давая Патрисии собраться с мыслями, как это делала сестра Берк. И это было правильно, потому что передавало инициативу в разговоре Патрисии.

– Хорошо, – сказала наконец Патрисия. – Я с ним встречусь. Мне эта идея не нравится, но я с ним встречусь, просто чтобы посмотреть, что он собой представляет. Но я хочу, чтобы ты тоже пришла. И не раньше первых дней года. День благодарения и Рождество я бы хотела пережить без чертовой серьезной травмы.

Сознание Патрисии вскипело. «Через пятнадцать долбаных лет!» – сердито подумала она.

Чертов сукин сын!

К. Г.

Январь 1991 года

Середина января на плоской как доска равнине Иллинойса южнее Чикаго иногда может показаться замороженным адом. Жесткая растрескавшаяся земля в пятнах коварного льда, разреженный, резкий воздух, кажется, обжигает лицо, а унылое серое небо над головой постоянно грозит еще худшими карами. Место для тюрьмы идеальное.

Я припарковал взятый напрокат автомобиль на изрезанной колеями грязной парковке для посетителей в Дуайт и прошел пятьдесят ярдов по ледяному гравию к офису для посетителей. За стойкой я сказал сержанту исправительной службы:

– Меня зовут Кларк Говард. Я здесь, чтобы встретиться с адвокатом Патрисии Коломбо, Маргарет Бирн, и вместе с ней навестить ее клиентку.

Охранник сверился со своими записями, потом дал мне распечатанный бланк.

– Заполните, пожалуйста.

– Конечно. Мисс Бирн уже здесь?

– Еще нет, – ответил он.

Я сел заполнить анкету за единственный стол с полудюжиной стульев вокруг, положив пальто, шляпу и перчатки на свободный стул рядом с собой. Это была обычная анкета для посетителей тюрьмы: «Вас когда-либо признавали виновными в совершении уголовного преступления? В настоящее время вы находитесь на условно-досрочном освобождении? Вы пользуетесь какими-нибудь другими именами?» Таких я заполнил за свою жизнь десятки.

Когда я заполнил анкету, сержант разговаривал по телефону, и ее вместе с удостоверением личности (калифорнийские водительские права и членский билет Американской ассоциации содействия улучшению условий тюремного содержания) взяла у меня служащая-женщина; на форме у нее был именной значок с надписью «Эшельман».

– Вы не родственница Байрона Эшельмана? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Кто он?

– Раньше он был протестантским капелланом на Алькатрасе, – сказал я ей, – а потом в Сан-Квентине.

– Это моя девичья фамилия, – сказала она, – но вряд ли он родственник. Я никогда о нем не слышала.