Вскоре к Патрисии приехала адвокат и почти подруга Маргарет Бирн. Маргарет, почти все звали ее Пегги, в течение нескольких лет представляла Патрисию. Познакомилась она с ней через другую сокамерницу Дуайт, к которой Пегги приехала на свидание. Пегги, ирландка из пригорода Чикаго, училась в юридической школе и вернулась, чтобы открыть практику в том же районе Нортвест-Сайд, где она выросла. Зарабатывала она немного, потому что представляла таких клиентов, как Патрисия Коломбо, у которых денег не было. Она посвятила себя борьбе за законные права женщин.

Пегги Бирн очень беспокоилась, как на Патрисию подействует смерть сестры Берк.

– Как дела, Триш? – с искренней тревогой спросила она.

– Я это переживу, – заверила ее Патрисия. Она покачала головой. – Я не могу поверить в то, сколько ей было лет. Ни внешне, ни по поведению ей было не дать семидесяти семи. Знай я ее возраст, может быть, ее смерть не так бы меня шокировала…

– Я знаю, – кивнула Пегги. – Сестра Берк была одной из тех, кто, казалось, будет жить вечно.

Она на мгновение замолчала, а потом сказала:

– Возможно, сейчас вопрос неуместен, но ты планируешь попытаться найти нового терапевта? Я имею в виду, что ты так хорошо себя чувствуешь последние полтора года, было бы жаль прекращать сеансы сейчас.

– Я не знаю, – сказала Патрисия, глядя в никуда, как часто на сеансах с сестрой Берк. Монахиня, как психолог, умела молчать, давая Патрисии время собраться с мыслями. Но Пегги Бирн была юристом, обученным поддерживать беседу.

– Как ты думаешь, ты сможешь говорить с другим психологом? – спросила адвокат. – Или тебе придется начинать все сначала?

– Не знаю, – вновь неуверенно ответила Патрисия. – Сестра Берк умела понять так много всего, о чем я даже не подозревала, пока она мне на это не указывала. Вроде того, как она почувствовала, что я слишком прижилась в тюрьме. Потому что я ей сказала, что я здесь и никогда не выйду отсюда. Она назвала меня тюремной затворницей. Она продолжала настаивать, чтобы я работала над своей самооценкой, которой практически не существовало, когда мы только начинали. Она расстроилась из-за того, что я не пошла на последнее слушание по делу о моем условно-досрочном освобождении. Я объяснила ей, почему я отказалась участвовать в этом цирке. Пегги, ты меня представляла, ты помнишь, как это было: репортеры, телекамеры, Рэй Роуз и другие полицейские Элк-Гроув, прокурор штата, мои тети и дяди – все они говорили Совету держать меня взаперти. Я сказала сестре Берк, что мне не нужно это дерьмо. Я действительно там, где я чувствую себя на своем месте. Я имею в виду, какой смысл выходить? Мы с сестрой Берк постоянно спорили, есть ли у меня вообще моральное право попытаться выйти на свободу, не говоря уже о законном праве. Я говорила, что, по-моему, у меня его нет, но она не согласилась. Все время возвращались к этому.

Патрисия улыбнулась этому воспоминанию.

– Это было немного забавно: я пыталась убедить ее, что я не заслуживаю свободы, а она – что заслуживаю. Отношения между заключенным и психиатром не совсем хрестоматийные, обычно бывает наоборот.

Потом она устало вздохнула.

– Я просто не знаю, Пегги. Я не знаю, смогу я начать все сначала с кем-то еще или нет.

Медленно, но неуклонно обретавшая на протяжении месяцев терапии самоосознание, Патрисия вновь погрузилась в замешательство в отношении и своего ужасного прошлого, и своего шаткого будущего.

Потеряв одно из трех важнейших составляющих своей жизни, Патрисия всецело отдалась двум оставшимся: обучению сокамерниц и своей учебе.

За год до ареста Патрисия бросила старший класс средней школы ради работы на полный рабочий день в «Уолгрин». За годы заключения она завершила необходимое обучение, сдав экзамен на аттестат об окончании школы, а вслед за тем, окончив двухгодичный курс, получила степень младшего специалиста в области гуманитарных или общеобразовательных предметов. В настоящее время она проходила четырехгодичный цикл обучения для получения степени бакалавра.

До Патрисии в Дуайт несколько женщин уже продолжали обучение на степень бакалавра и получили ее еще в заключении, но ни одна осужденная женщина в истории тюрем Иллинойса не прошла весь колледж, от начала до конца, находясь под стражей. Патрисия будет первой. Когда умерла сестра Берк, Патрисии оставался последний доступный для заключенных семестр в колледже Университета штата Иллинойс. До окончания учебы оставалось семь месяцев.

«Ты должна сконцентрироваться на получении этой степени, – внушала себе Патрисия. – Ты должна подать заявку. Ты не должна позволить смерти сестры Берк тебя раздавить».

Но это произошло.

Первые несколько недель с наступлением четверга Патрисия, казалось, превращалась в зомби. Напряженное усилие требовалось даже для того, чтобы просто встать с постели. Ей приходилось заставлять себя завтракать, идти на работу. Как помощница учителя в отделе образования тюрьмы, она была наставницей группы молодых заключенных, которых прозвали «хулиганками Коломбо». Это были беспризорницы, как правило, попавшие в тюрьму в первый раз и принципиально считавшие, что они должны проявлять неповиновение и в целом отказываться от сотрудничества с администрацией. И им было намного легче учиться у осужденной тройной убийцы.

Каждой новой «хулиганке» Патрисия мысленно ставила по невидимой татуировке из трех Н на лбу: непослушная, непокорная, наглая. Она знала, что любая новенькая попадет хотя бы в одну из этих категорий (если не во все). Работа Патрисии заключалась в том, чтобы стереть эти Н, добраться до человека, убедить девушку, что она может учиться. Ее работа заключалась в том, чтобы помочь им подготовиться к экзамену на школьный аттестат, который, как она надеялась, положит начало дальнейшему образованию.

Патрисия решительно и упорно помогала этим молодым женщинам, потому что только так хотя бы ее часть могла символически снова оказаться в свободном мире. Доказывая сестре Берк, что не заслуживает выхода из тюрьмы, она ощущала, что выходит на свободу с каждой из ее «хулиганок».

– Часть меня уходит с тобой, – неизменно говорила она им на прощание. На протяжении многих лет их письма с рассказами о школе, работе, семье, детях приносили ей величайшее в жизни удовлетворение. И когда ей перевалило за тридцать, она осознала кое-что еще: работа с детьми, как она их называла, удовлетворяла два ее основных природных инстинкта: и материнский, и чисто женский. Выступая для некоторых учениц почти как приемная мать, Патрисия смогла немного облегчить бремя неотступных воспоминаний о Майкле. А случайные объятия, или улыбка восторга, или внезапное пожатие руки удовлетворяли ее потребность в личной привязанности.

С момента прибытия в тюрьму у Патрисии было три романа: один с сотрудником-мужчиной, два с сокамерницами.