про себя генерал. Я сохраню ее; я один из тех, кто знает ей цену. Я в ней живу. И это в конечном счете самое главное.

Он беззвучно пел про себя. И наконец почувствовал тепло — стандартный полицейский нагреватель заработал.

По щеке генерала скатилась капля. О боже, в ужасе подумал он. Я снова плачу. Он вытер влагу с глаз. «По ком я плачу? — спросил он себя. — По Элис? По Тавернеру? По Хизер Гарт? Или по ним по всем?»

Нет, подумал он. Просто я очень устал и перенервничал. Это ничего не значит. Почему вообще плачут мужчины? Они ведь плачут не так, как женщины. Не из-за чувств. Мужчина плачет о потере. О ком-нибудь живом. Он может плакать о больном животном, которое не выживет. Или смерть ребенка — мужчина может из-за нее плакать. Но не потому, что жизнь печальна.

Мужчина, думал Бакмэн, плачет не о будущем и не о прошлом. Он плачет о настоящем. А что есть настоящее? В здании полицейской академии допрашивают Джейсона Тавернера, и он дает показания. Как и всем прочим, ему придется доказывать свою невиновность. Джейсон Тавернер занимается этим сейчас, когда я лечу домой.

Повернув руль, генерал направил аппарат по длинной дуге, которая завершилась полупетлей; теперь он летел назад, не потеряв и не прибавив скорости. Он просто летел в противоположном направлении. В академию.

При этом он продолжал плакать. С каждым мгновением слезы капали чаще, он глубоко всхлипывал. Зря я повернул, подумал Бакмэн. Герб прав, мне следует держаться от этого подальше. Иначе я просто стану свидетелем событий, которые я уже не контролирую. Меня нарисовали, как фреску. Я живу только в двух измерениях. Я и Джейсон Тавернер — фигуры на старом детском рисунке. Потерянном в пыли.

Он выдавил педаль скорости и потянул руль на себя. Машина пошла вверх, двигатель начал захлебываться, аппарат несколько раз дернулся. Дроссельная заслонка закрыта, подумал он. Надо было вначале разогнаться. И хорошо прогреть двигатель. Он снова изменил направление.

Наконец, кривясь от боли и усталости, Бакмэн опустил карточку с описанием маршрута домой в приемник автопилота и отключил ручное управление. Мне надо отдохнуть, сказал он себе. Дотянувшись до переключателя, он активировал усыпляющий контур. Раздалось ровное гудение, генерал прикрыл глаза.

Искусственно вызванный сон наступил, как всегда, мгновенно. Бакмэн чувствовал, как погружается в забытье, и это было приятно. И вдруг неподконтрольно усыпляющему контуру возник сон. Он не хотел его видеть. Но уже не мог его остановить.

Сельская местность, сухая коричневая земля, лето — он жил там в детстве. Он едет на коне, а слева к нему приближается эскадрон всадников. На них сияющие одеяния, у каждого свой цвет, на каждом сверкающий на солнце остроконечный шлем. Рыцари медленно и торжественно проезжают мимо, он успевает разглядеть лицо одного из них: древнее, мраморное лицо, невероятно старый человек с окладистой белой бородой Какой у него сильный нос, какие благородные черты. Он такой уставший, такой серьезный, такой непохожий на обычных, маленьких людей. Наверняка это король.

Феликс Бакмэн дал им проехать. Он не обратился к всадникам, и они не сказали ему ни слова. Он последовал за ними, и они вместе подъехали к дому, из которого он вышел. В этом доме замуровал себя одинокий человек, Джейсон Тавернер. В безмолвии, темноте, без окон, один до конца вечности. Он сидит в этом доме, неподвижный, но живой.

Феликс Бакмэн не остановился возле дома, а проехал дальше. И услышал позади ужасный одинокий крик. Они убили Тавернера, а он, увидев их на пороге, различив их среди теней, понял, зачем они пришли, и закричал.

Феликс Бакмэн ощутил внутри себя безысходное, глубокое, отчаянное горе. Но во сне он не повернул назад и даже не обернулся. Он ничего не мог сделать. Никто не в силах остановить кавалькаду вооруженных всадников в разноцветных одеяниях, им нельзя говорить нет. Как бы то ни было, все кончилось. Тавернер был мертв.

Измученный, тяжелый мозг генерала сумел послать сигнал на релейный переключатель сонного контура. Раздался щелчок, и громкий серьезный голос пробудил Бакмэна ото сна.

О боже, подумал он и содрогнулся. Как такое могло случиться. Навалились опустошенность и одиночество.

Огромное горе, которое он пережил во сне, продолжало скитаться по закоулкам сознания, причиняя ему мучения и боль. Надо приземлиться, сказал себе Бакмэн. Увидеть кого-нибудь. Поговорить. Я не могу оставаться один. Хотя бы на пару секунд…

Он отключил автопилот и направил машину к скоплению ярких огней внизу.

Спустя мгновение аппарат жестко приземлился возле круглосуточной заправки, прокатился еще немного и замер возле какой-то машины. Внутри никого не было.

В свете неоновых фонарей Бакмэн увидел средних лет человека, черного, в плаще, аккуратном цветном галстуке, с аристократическим, резко очерченным лицом. Чернокожий прохаживался, скрестив руки, по залитому маслом цементному полу заправки с отсутствующим выражением на лице. Очевидно, он ждал, пока заправят его машину. Чернокожий не проявлял ни нетерпения, ни недовольства, он просто ждал, отрешенный, недосягаемый, величественный. Высокий, стройный, судя по всему, очень сильный, он ни на что не обращал внимания, поскольку смотреть, в общем, было не на что.

Припарковав вертушку, Феликс Бакмэн заглушил двигатель, активировал замок двери и неуклюже выбрался из машины в холодную ночь.

Чернокожий не удостоил его взглядом. Он продолжал спокойно, с достоинством, расхаживать по заправке.

Замерзшими пальцами Феликс Бакмэн пошарил в кармане пиджака, вытащил шариковую ручку, снял колпачок и принялся искать по карманам хотя бы листик бумаги. Найдя бумагу, он прижал листок к капоту машины чернокожего. Под резким белым светом фонарей заправки Бакмэн нарисовал на листке пронзенное стрелой сердце; дрожа от холода, повернулся к чернокожему и протянул ему рисунок.

В глазах чернокожего промелькнуло удивление, он хмыкнул, взял листок и принялся его разглядывать. Бакмэн ждал. Черный перевернул листок другой стороной, ничего там не увидел и снова посмотрел на пронзенное стрелой сердце. Затем нахмурился, пожал плечами и вернул рисунок Бакмэну. После чего вновь скрестил руки и повернулся к полицейскому генералу спиной. Листок исчез, подхваченный ветром.

Феликс Бакмэн молча вернулся к своей машине, открыл дверь и сел за руль. Он завел двигатель, захлопнул дверь и взмыл в ночное небо. Спереди и сзади вертушки замигали фонари подъема; они автоматически отключились, когда Бакмэн выровнял вертушку и полетел вдоль линии горизонта, думая ни о чем.

Его снова начали душить слезы.

Неожиданно он резко повернул руль — вертушка пошла вниз по широкой дуге и спустя несколько секунд опустилась на залитую ярким светом заправку рядом