– Собака чует хорошо человека, – со знанием дела сказал Петька.

– То так, – философски изрек хозяин.

Потом внук рассказал деду о побратиме и что с ними случилось в Венгрии, со всеми вытекающими подробностями, а Богдан Захарович молча выслушал.

– Я сам був солдатом, – сказал он. – А щэ Суворов казав «Сам погибай а товарища выручай». Зоставайся, Дмитро. Скикы трэба.

Вечером, когда край неба стал темнеть, Петька тронулся в обратный путь на мотоцикле. Об этом друзья договорились накануне.

Объяснить появление «железного коня» было просто. Мол, купил у заехавшего друга за полцены. Трофейные мотоциклы и авто у населения после войны не были редкостью.

У Дима же начался очередной этап жизни. В лесном хуторе.

С дедом Богданом они быстро сошлись характерами, а Черт не чаял в постояльце души, поскольку по утрам тот шутливо возился с ним, что здоровенному волкодаву весьма нравилось.

День у хуторян начинался с хозяйственных забот, и не знавший куда девать силы Дим с удовольствием трудился на свежем воздухе. Вместе с хозяином он вставал ни свет ни заря и, прихватив ведра, вместе с кобелем отправлялся по стежке к недалекому роднику за хутором. Тот журчал студеной водой сразу на опушке, у старого с расщепленной верхушкой осокоря[128], вытекая из обложенной замшелыми камнями выемки. У родника старшина умывался по пояс, растираясь холщовым рушником, после чего набирал воду. Сначала он наполнял ею дубовую кадку на кухне в доме, а потом относил пару ведер в хлев корове.

Хозяин в это время растапливал печь и готовил завтрак. После него дед Богдан доил и обихаживал буренку, а Дим таскал из лесу сухостой, заготавливая дрова и складывая их в поленницу.

Вместе они обложили дерном зимник, где у старика стояли снятые с луга пчелиные долбенки[129] и перенесли с лесных полян заготовленное на зиму сено. А по вечерам, в тепло натопленной хате, при свете керосиновой лампы бывший унтер рассказывал постояльцу о старине и ее людях.

Как и дед Дима по линии отца – Оверко, умерший перед войной, Богдан Захарович был козацкого роду.

Начал службу при Александре III в пехотном полку под Тулой, где фамилию Мороз ему заменили на «Морозов», побывал на двух войнах, а в середине 20-х с семьей вернулся на родину и зажил крестьянским хозяйством. А еще увлекся историей Запорожской сечи.

Дима весьма удивил имевшийся у деда трехтомник «Истории запорожских козаков» академика Яворницкого.

– Откуда это у вас, Богдан Захарович? – спросил он, с интересом разглядывая имевшиеся там иллюстрации.

– Дмытро Ивановыч подарував, – разгладил усы старик. – Я був з ным лично знайомый.

И рассказал, что познакомился с известным в стране историком, писателем и этнографом, когда тот приезжал на археологические изыскания в эти места, подолгу общаясь с населением.

– Мий батько показав йому дэкилька курганив у нашому райони, а я з хлопцями допомиг у розкопах.

– Ну и как? Нашли что-нибудь интересное?

– А як жэ, – пыхнул трубочкой дед. – Знайшлы у двох. Козацьки могылы. У пэршому була дубова труна, майжэ цила. В ний кистяк здоровэзнои людыны. З пэрначем[130], при шабли и пистолях. А в ногах запэчатана чэтвэрть с напысом «Козацька оковыта[131]», та маленька пляшка з другым – «Москальский мэрзавчик».

– Ну?! – удивился Дим. – Такого быть не может!

– Щэ як може, – зачмокал трубкой дед. – Дмытро Ивановыч нам розповив, що знаходыв оковыту и у другых курганах. А потим я був у нього в музее в Днипропэтровську, и всэ бачив своимы очыма. И даже зробыв запыс у книзи.

– Что за книга?

– Ну, для тех хто його посещав. Там бував цар Микола, генерал Шкуро и дажэ батька Махно Нэстор Ивановыч. В Гражданську. Про нього Дмытро Иванович повидав мэни занимательную историю. Ось послухай. Колы Махно заняв Днипропэтровськ, мисто тоди звалось Екатеринослав, його хлопци хотилы пограбуваты музэй, та батько нэ дав. Дуже сподобався. А щэ вин побачыв сэрэд экспонатив «Козацьку оковыту» и забажав покуштувать ту горилку. Яворныцькый подарував отаману одну, а той выдав музэю охоронну грамоту.

– Да-а, – протянул Дим. – Молодец батька.

– Вэлика була людына, – вздохнул дед Богдан. – Цэ потим з нього зробылы бандита.

С этого вечера по ночам Дим стал читать «историю». В одну из таких ночей, на субботу, выпал первый снег, а вместе с ним поутру нагрянул Петька.

– Ну, как вы тут без меня? – внеся с собой морозный запах, весело спросил он с порога. – Не заскучали?

– А чого нам скучать? – принимая от внука кожушок, повесил его на шпичку старик. – Удвох веселее.

– Точно, – сказал Дим, – пожимая другу руку.

– Ну, тогда айда со мной, – снова открыл дверь Петька.

Потом они внесли в дом два туго набитых мешка и фанерный ящик.

– Тут для вас кое-что на зиму, – перехватив недоумевающий взгляд деда, сказал внук. – Димыч заказал, а я купил в области на базаре. В мешках гречка и мука, а в чемодане сало, чай и сахар.

– Зря цэ ты, Дмытро, – обиделся старик. – Чи я ничого нэ маю?

– Ничего, Богдан Захарович, – тепло взглянул на него Дим. – Лишнее не помешает.

– И то правда, – согласился хозяин – Запас кармана нэ тянэ. – Ты дома поснидав? – обратился он к Петру.

– Ага. Умял макитру галушек.

– Ну, тоди пэрэкуры, а потим затопым баню.

– Баня это хорошо, – шутливо почесался Петро. – Не то, что дома в корыте.

Из Тулы, кроме семьи, старый солдат привез смешанный разговор, который впоследствии стали именовать «суржик», а также неистребимую любовь к русской бане. И такая на хуторе имелась. На задах усадьбы. Рубленная из осины, с вмурованным в каменку котлом, широким полком и двумя лавками. Чуть позже все занялись приготовлениями.

Дим, кликнув Черта, отправился к роднику за водой, Петька, набрав из поленницы березовых дров, пошел растоплять каменку, а дед полез на чердак за вениками.

Пока баня набирала жар и в котле грелась вода, Петька рассказал последние новости. К ним относились выступление Сталина по радио об итогах войны с Японией и присоединении к СССР Южного Сахалина и Курил, а также возвращение в село еще одного фронтовика и двух девушек, ранее угнанных в Германию.

– У одной чахотка, а вторая с прижитым от немца дитем, – завершил сообщение Петька.