– Кушайте, хлопчики, кушайте, – пригубив наливки, потчевала ребят хозяйка. – Я вам поутру блинов нажарю.

– Настоящих русских, – облизнулся Петро. – Мы же жили в Туле.

– Интересно, а я и не знал, – уминая яичницу, сказал Дим. – Ты мне раньше об этом не рассказывал.

– Так ты и не спрашивал, – хрустнул огурцом Петька. – Я там родился. А затем переехали сюда. На родину деда.

– Время было голодное, сынки, – вздохнула Надежда Марковна. – Пришлось переехать.

Потом, вскипятив и заварив сухим цветом липы чай, она ушла посумерничать[120] к соседке, а друзья предались воспоминаниям о боевом прошлом.

– Да, – когда упомянули Дорофеева, вздохнул Дим. – Интересно, выжил Жора после того ранения в Будапеште?

– Непременно выжил, – наполнил стаканы по второму Петька. – Давай выпьем за здоровье казака. Пусть ему икнется.

– Давай, – поднял свой Дим, и они чокнулись.

– Ну, а куда мыслишь сейчас? – понюхал Петро корочку хлеба.

– Погощу у тебя пару дней, если не выгонишь, а потом двину дальше. Так сказать, по просторам родины.

– Насчет «выгонишь» ты это брось! – вызверился Петька. – Будешь жить у меня. Пока что-нибудь не придумаем. А поселю я тебя у деда на хуторе. Он в десяти километрах отсюда. Там перезимуешь, а к весне будет видно, что почем. Ну как, заметано?

– Хорошо, – чуть помедлив, ответил Дим. – Но есть одно условие.

После этого он встал из-за стола и вышел.

– Вот, – вернувшись через несколько минут, шмякнул на лавку рулон шевиота[121] и три пары ботинок. – Пойдет на мое содержание.

– Откуда это у тебя? – удивился Петька и пощупал материю.

– Оттуда, откуда и мотоцикл, взял у бандитов. Кстати, в багажнике, еще коробка одеколона.

– Ну что же, хурду я толкну на базаре в Днепре[122] и наберу для тебя все, что нужно.

– Еще у меня есть деньги, те, что вы собрали, – хлопнул по голенищу Дим.

– Их оставь, – снова потянулся к четверти друг. – На всякий случай.

– Ну, а ты как живешь? – спросил Дим, когда завершив трапезу и убрав со стола, они прихлебывали душистый отвар из кружек.

– Ты знаешь, Димыч, еще не понял, – достав из кармана папиросу, дунул в мундштук Петька.

– Вроде и войны нет, и живой вернулся, а что-то не так, как мы мечтали.

– В смысле?

– В прямом, – прикусив мундштук, чиркнул спичкой приятель.

– Еще когда лечился в госпитале в Днепре, обратил внимание. Рядовые с сержантами лежат в одних палатах, офицеры в других. Такого в начале войны не было.

– Не было, – согласился Дим. – Ну и что такого?

– А то, что на передке мы из одного котелка хлебали и одной шинелью укрывались. Несправедливо это. Дальше – больше. Выписался, пошел на городской базар купить матери с дедом подарки. Благо деньги были. И что я там увидел?

– Что? – промокнув рушником влажный лоб, отставил в сторону Дим кружку.

– Целые толпы спекулянтов. Мордовороты наших лет и по виду все «герои резерва». А между ними фронтовики-калеки. Без рук, без ног, милостыню просят. Это как?

– Хреново, – заиграл желваками Дим. – Дальше.

– Ладно, купил подарки, приезжаю в Михайловку. Ну, как водится, отметили встречу. Сам председатель навестил, всю войну пересидел в Ташкенте. Утром проснулся, осмотрел усадьбу – полная разруха. Даже дров нету. Спрашиваю у мамы, что, колхоз завести не может? Нет, отвечает. Дважды обращалась в правление. Отказали. Ладно. Иду к председателю. А у него, гада, хата под железом, три поленницы дров и полон двор живности. Начинаем разбираться. Слово за слово, дал ему в морду. Водой отливали. На следующее утро приехал участковый и меня в район, к прокурору. Хорошо, тот оказался бывший фронтовик. Замял дело. А напоследок остерег. «Хоть и Герой, сиди тихо. А то поедешь на лесоповал. Наших туда быстро оформляют». Спустя неделю преда смайнали, назначили другого. А мне военком предложил идти в милицию.

– Ну и чего же не пошел? – вскинул бровь Дим.

– Не по мне это, – вздохнул Петька. – Я же шебутной[123]. Ты знаешь. Пока побуду здесь. Помогу матери с дедом. А потом, наверное, вернусь на флот. На сверхсрочную.

– Хорошее дело, – согласился Дим. – Но только ты больше не залупайся. А то влипнешь, как я. Не все прокуроры добрые.

– Теперь не буду, – улыбнулся Петро. – Ты рядом.

Утром Дим проснулся от громкого «Подъем!» и резво вскочил с кровати.

– Ничего, навыков не потерял, – сказал стоявший в проеме двери Петька. – Давай умывайся, будем рубать блины со сметаной.

– А где мамаша? – поинтересовался через пару минут старшина, звякая соском рукомойника на кухне.

– Ушла на дойку еще в пять, – накрывая на стол, ответил Петька. – У нас не то, что в городе. Встают рано. Я уже смотался к председателю и отпросился на целый день. Мол, заехал фронтовой друг. Тот отнесся с пониманием. Ну, вроде все, – оглядел стол. – Садись, дернем по лампадке.

Потом друзья приняли из вчерашней четверти по «лампадке» и принялись за блины, макая их в сметану. Те превзошли все ожидания.

– М-м, – довольно промычал Дим. – Здорово, как на масленице.

– А то! – налил ему Петька в кружку из парящей манерки. – Давай под чаек. Больше влезет.

– Ну что, двинем к твоему деду? – когда прикончили последний блин, утер рушником Дим губы. – Мне тут особо светиться не с руки. Сам понимаешь.

– Двинем, – утвердительно кивнул Петро. – Только соберу ему гостинец. И вышел.

Когда он вернулся, на столе стояли две банки «второго фронта», лежала россыпь кускового сахара и три плитки чаю.

– Побалуешь Надежду Марковну, – сказал уже одетый Дим, захлестывая лямкой изрядно опустевший сидор.

– Богато живешь, – поцокал языком Петро. – Спасибо.

После этого они вышли во двор (хозяин вставил в клямку двери щепку) и направились к мотоциклу, у которого стоял небольшой жестяной бочонок, а рядом противогазная сумка.

– Это что? – поинтересовался Дим.

– Керосин и самосад. Доставлю деду с оказией.

– Понял, – сказал Дим, открывая багажник. – Черт, совсем забыл! – достал оттуда коробку. – На, будешь душиться, – передал приятелю.

– Куда мне столько? – выпучил Петька глаза и выложил назад половину.