Задние двери «форда» хлопнули, микроавтобус двинулся к выезду со двора. Следом за ним выехала «волга». Исчезли быстрые подтянутые мужчины около подъезда. И только бомж Гурецкий апатично копался в ржавом мусорном контейнере. Через минуту ушел и он. На пустой двор капал мелкий осенний дождь.

Гурецкий ехал домой, на Суворовский проспект, и пытался разобраться в ситуации. Судя по всему, ни Фридмана, ни прапорщика Ивана нет больше в живых. Судя по всему, во дворе он видел оперативников ФСБ. Шустро они сработали, шустро… Но какова, в этом свете, судьба Птицы? Какова судьба Натальи?

Ответа на эти вопросы Михаил Гурецкий не знал.

Терминатор проснулся с ощущением, что видел какой-то очень важный сон. Он только не мог вспомнить — какой. Он посмотрел на часы. Было уже без четверти десять. Так поздно Семен Ефимович просыпался крайне редко. Обычно он был на ногах в семь утра. Что в будни, что в выходные. Но сегодня ночью легли только около четырех. После звонка в ФСБ они с Прапором бросили засвеченный БМВ и пересели в другую машину. Эту скромную четверку Дуче купил на свое новое имя три недели назад. Накануне он подогнал машину к «Лесной», откуда намеревался сделать звоночек. Вообще-то он предполагал, что чистая машина ему в эту ночь навряд ли понадобится. Ан нет, пригодилась.

Терминатор похвалил сам себя за предусмотрительность. А потом подумал, что его предусмотрительность оказалась недостаточной. Если бы он не забыл запереть сейф и Ритка-сучка не сунула бы туда свой нос… Он даже не мог предположить, что сотрудники ФСБ уже его вычислили. И звонок Маргариты был только лишним подтверждением того, что Семен Фридман и есть Терминатор.

«Интересно, — подумал он, — жива там еще эта сучка? Если останется в живых… нет, навряд ли». От этой мысли настроение у Семена Ефимовича поднялось. Но… может быть, стоило все-таки загнать этой ясновельможной пани кинжал под лопатку. Тогда ситуация была бы еще более пикантной: выстрелом из обреза мусоров встретила голая баба с кинжалом в сердце. Вот это был бы сюжет! Это был бы шаг, достойный и Дуче, и Терминатора! Жалко, что все решилось в спешке… Можно было бы отдать ее Прапору. Видел я, как у него глазенки заблестели, когда он с Ритки блузку срывал.

Интуитивно Семен чувствовал, что в чем-то Ванька близок ему. Что в нем точно также живет желание унижать, втаптывать в грязь, душить, убивать, насиловать. Но — туповат сапог армейский. Не понимает величия злодейства, нет в нем утонченной циничности, порочности… Прямолинеен Ванька, похотлив и жаден. Как и остальные. Террор для них — только средство получить бабки, которых они, кстати, так и не получат… ха-ха! Он, Терминатор, потомок Железного Римлянина Бенито Муссолини, вырос из тела Семена Дуче, проклюнулся из скорлупы, разбил ее ударом протеза и встал во весь рост. На крепких, сильных, здоровых ногах. И получить эти сраные пять миллионов баксов не является конечной целью. Цель и мотивы Терминатора — выше. Это самоутверждение и самосовершенствование через разрушение. Через тот ужас, что он будет вселять совкам. Он будет дирижировать великой Тротиловой Симфонией.

И у его крепких здоровых ног будут лежать пять миллионов баксов. Никто и никогда не посмеет назвать его хромым или хромоножкой. Или убогим, как бросила та шлюшка в поезде Петрозаводск — Ленинград в восьмидесятом году. Он тогда только-только откинулся с первой ходки. Молодой, безногий, на самопальном березовом протезе. Тот, что выдали от хозяина, сломался через неделю. А этот ему сделал один зэк-умелец. Получилось грубовато, но зато не терло культю. Поезд покачивало, и народу в вонючем плацкартном вагоне было полно. Портяночники тащились в город-герой Ленинград отовариться вареной колбасой и резиновыми сапогами от «Красного треугольника». Верхом мечтаний был финский кримпленовый костюм и пластинки Юрия Антонова. Молодой, досрочно освобожденный, Сенька Фридман, которого никто не замечал на верхней полке, смотрел на портяночников и с презрением, и завистью. Он презирал их за мелкие крестьянские интересы, прижимистость, скудность мысли, за сваренные вкрутую яйца и фетровые шляпы, купленные в сельпо. За сигареты «Прима» и за их толстых, неумело накрашенных баб в вязаных рейтузах. Он лежал на верхней полке, отвернувшись к стене, и смертельно им всем завидовал. Потому, что у них был дом и паспорт вместо справки об освобождении. Потому, что они не боялись смотреть в глаза попутчикам… и у них были ноги. Две ноги. Две ноги у каждого! А больше всего он завидовал им потому, что у них были бабы. Толстые, плохо накрашенные бабы. Он не прикасался к женщине шесть долгих лет. Что там не прикасался, он их почти не видел! Только во сне… Во сне ему виделись женщины. Совсем не похожие на этих сельских коров с загрубевшими руками. Обычно это были его однокурсницы с факультета — ухоженные и не сильно скованные предрассудками. Во сне он не различал лиц, но четко видел ноги, груди, ощущал молодую упругость тела, заманчиво подчеркнутую дорогим кружевным бельем… Эти коровы были слеплены из другого теста. Но и у них под вязаными рейтузами были крепкие ляжки, а в дешевых совковых лифчиках лежали большие спелые сиськи. Недоучившийся студент, неудачливый грабитель, досрочно освобожденный инвалид Сенька Фридман, которого еще никто не называл Дуче, лежал спиной к пассажирам душного вонючего вагона. И мечтал о бабе. О любой: уродливой, толстой, тощей, прыщавой, глупой.

Тесная боковая полка плацкартного вагона казалась ему всего лишь продолжением нар лагерного барака. Он все еще не чувствовал себя на свободе. Так же как в бараке, слабо светилась тусклая лампа под потолком, а на занюханных полустанках расхристанные железнодорожники напоминали Сеньке конвоиров в ярко освещенной полосе запретки. Сенька скрипел зубами и мечтал о толстой бабе в вязаных рейтузах. О любой бабе.

А потом, когда пьяный вагон уже уснул, когда отовсюду раздавался дружный, многоголосый храп, он вытащил из рюкзачка бутылку портвейна. Отхлебнул изрядно и пошел в тамбур курить. Он неуверенно ковылял на березовом протезе, шатался вместе с вагоном. По дороге Сенька прихватил со столика забытую кем-то пачку «Родопи». До посадки он предпочитал «Пэлл-Мэлл»…

А в тамбуре он и увидел ту суку. Она стояла и курила. Фильтр сигареты со следами помады, свитерок, пальто, наброшенное на плечи, ноги в капроне. В тонком прозрачном капроне… Если бы не портвейн, он скорее всего не решился бы с ней заговорить. Но он подошел и заговорил… она ответила. Даже улыбнулась. Дуче и сейчас помнит эту улыбку, полоску зубов между губами, намазанными вызывающе-яркой красной помадой. И запах духов… Он заговорил, а она ответила. Душно в вагоне… Да, невыносимо… Далеко едем?… Нет, выхожу через одну… Он заметил дорожную сумку в углу тамбура. Понял, что скоро она выйдет… и не будет ничего. Он заторопился, он растерялся. Он думал только о ногах в тонком капроне. И чувствовал горячую пульсацию крови, наполняющей член… Он предложил выпить, и она с усмешкой согласилась.

Он, хромая на березе, рванулся в вагон, принес портвейн. Эта сука умело пила из горла, а он видел совсем другое. Он видел, как ярко накрашенные губы охватывают напрягшуюся плоть… И тогда он полез.

Сильный толчок в грудь сбил его с ног. Если бы у Сеньки были две ноги! Если бы их было ДВЕ!… Он упал. А сука с накрашенными губами засмеялась. «Ты чего, убогий? Думаешь, купил меня за стакан портвейну?» Он сидел на грязном полу и видел прямо перед собой коленки, обтянутые прозрачными капроновыми чулками.