— Сперва он мог надеяться, что получит деньги, едва намекнув, что знает что-то. Нарыл информацию о еврейской девочке, которую кто-то прячет, и в нем проснулось то, что он считает совестью. А потом он испугался, что выдает кому-то информацию, через которую можно отследить его связи, и, значит, в один прекрасный день его подвесят за какое-нибудь чувствительное место на собственном балконе. Очнись, Икки, разве у нас прибавилось информации? Мы собираемся совершить чудовищную глупость. — Он протянул Икки конверт. — Погляди на фото. Не подделка ли это?

Икки придвинулся, не вставая со стула, поближе, вытащил фото из конверта и положил перед собой.

— Так сразу и не скажешь, — задумчиво произнес он. — Вполне возможно, что подделка. На современном компьютере что угодно можно состряпать. Даже экспертам понадобится время, чтобы отличить настоящее фото от подделки. Но — зачем тогда было Джонни приглашать нас? И это фото — они что, взяли девочку и велели ей позировать? И положили вокруг цветочки?

— Ты когда-нибудь видел мусульманские похороны, которые так выглядят? — спросил Брам. — Это напоминает скорее католическую процедуру. Как мы могли поверить в этакую чушь?

Икки кивал, глядя на фото, зажатое в его руке.

— Shi-it…

— Итак, — сказал Брам, — Самир дал тебе наводку?

Икки снова поглядел на фото.

— Да. Вернее, его племянник дал наводку.

— И эта наводка касалась именно Сары Лапински?

— Да, — кивнул Икки. — Имя, адрес, по которому она жила, дата рождения. Я сказал Самиру: пускай Джонни позвонит мне. И он позвонил.

— И сказал, что может ее выкупить?

— Он сказал, что за хорошие деньги люди, которые за ней присматривают…

— Это Джонни так сказал: которые за ней присматривают?

— Да. Что он думает, они могут ее отпустить. У них проблемы с деньгами.

— О'кей. История, значит, такая: девочка была кем-то украдена, продана людям, живущим за стеной, у которых теперь проблемы с деньгами и они хотят продать ее, чтобы поправить свои дела.

— Неплохая история, разве нет? — спросил Икки, стараясь не глядеть Браму в глаза.

— Да, вполне правдоподобная. Но зачем тогда Джонни сказал нам, что она умерла?

— Ты когда-нибудь раньше видел такие фото?

Брам удивленно поглядел на него:

— Видел ли я такие фото с тех пор, как существует «Банк»?

Икки кивнул.

— Нет, — сказал Брам.

— Почему мы не должны верить Джонни?

— Я не понимаю, почему мы должны верить любому из них, даже если его звать Джонни, и я никогда не простил бы себе, если бы пришел с этой дерьмовой историей к Батье Лапински.

— И все-таки мне кажется, что она умерла, — сказал Икки виновато.

— Я тоже так думаю, но у нас нет никаких доказательств, кроме этой католической фотографии и истории о Тарзане.

— О Тарзане?

— Ты что, забыл его историю о Джонни Вайсмюллере?

— Палестинцы-католики, — сказал Икки.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Брам, хотя сразу понял, что Икки, скорее всего, прав.

— Те люди, «которые за ней присматривали», — палестинцы-католики.

— Скорее ортодоксы, — уточнил Брам. — Греки или православные русские. Их немного. Они живут в основном в Иерусалиме. И несколько семей — в Вифлееме.

Они смотрели друг на друга, понимая, что напали на верный след.

— Тарзан, значит, дал нам ключ к разгадке, — сказал наконец Брам. — И, заметь, совершенно бесплатно.

Икки повернулся к своему компьютеру:

— Сколько девочек такого возраста было похоронено в Палестине по греческому или православному обряду за последний год?

— На общину из двадцати — тридцати тысяч человек восьмилетних девочек не больше трех… Или больше? — сказал Брам. — Я не знаю точных данных по детской смертности среди ортодоксов.

Икки кивнул и вышел на список палестинских баз данных.

На экране Брамова мобильника появился незнакомый номер, и он нажал на кнопку.

— Алло?

— Больница «Шеба», — ответил женский голос. — Профессор Маннхайм?

— Да.

— Я звоню по поручению Хаима Плоцке.

— По поручению?

— Да. Он просил меня позвонить вам и поблагодарить.

— Как я рад. — Брам покосился на Икки, который сидел, напряженно выпрямившись, и выжидательно глядел на него. — Он был в тяжелом состоянии, правда? — Брам показал Икки большой палец.

— Да. В очень тяжелом. Но благодаря вам, как я поняла, он вовремя попал сюда.

Икки, радостно улыбаясь, повернулся к своему компьютеру.

— Мы старались изо всех сил, — сказал Брам.

— Господина Плоцке должны вот-вот, я думаю, в течение часа, перевести из интенсивной терапии в обычную палату, он сказал, что сразу позвонит вам.

— Вот это действительно здорово, — восхитился Брам. — Ах да, я хотел спросить у вас еще об одном больном. Голдфарб, Януш Голдфарб, как он себя чувствует? Мы его привезли вчера днем, машина тридцать-двадцать четыре.

— Голдфарб, «б» на конце? — Да.

— Голдфарб. Его выписали, уехал домой. Голдфарб, Хенрик.

— Нет-нет, Голдфарб Януш.

— Януш, — повторила она. — Извините. Это было вчера?

— Да.

— Голдфарб, Януш. Да, вчера. В шестнадцать тридцать одну. Death on arrival.[56]

— Он был жив, когда мы его доставили.

— Возможно, это случилось, пока его везли в интенсивную терапию. У нас зарегистрировано: DOA.

— О, — сказал Брам, и глубокая печаль охватила его. Он не был знаком с Голдфарбом, но расстроился очень сильно — верно, потому, что носил в себе бесконечный запас печали.

— Мне очень жаль, — сказала девушка.

— Спасибо за новость о Плоцке.

— Пожалуйста. — И она отключилась.

— Что случилось? В чем дело? — спросил Икки.

— Старик, которого мы привезли вчера. Его не удалось спасти.

— Раненый во время теракта?

— Нет, просто старик. Он был очень старый. Пока мы его везли, он рассказал анекдот.

— Анекдот?

— Да. Про астронавтов, которые хотели зажечь спичку, чтобы проверить, есть ли на Марсе кислород. Но марсиане не позволяли им это сделать. Потому что у них был шабес и нельзя было зажигать огонь.