матриархата представляет собой не исключительно андскую традицию, а исторически сложившийся гибрид. Принесенные испанскими колонизаторами представления о деве Марии наложились на верования о Пачамаме. Завоеватели учредили такое налогообложение и наследование, в основе которых лежала зависимость женщин от родственников-мужчин. Тем не менее представления о богине-матери позволили сохраниться инкской космологии материнства — пребывающего в гармонии с окружающей средой[262].

Гораздо чаще, однако, в начале XX века материнство в Латинской Америке рассматривалось сквозь призму медицины или национализма. Феминистки и соцработники подчеркивали необходимость расширять права женщин, чтобы те могли лучше заботиться о детях. Врач Джульетта Лантери (1873–1932) в 1910-х годах провела в Аргентине ряд съездов феминисток, а в 1911 году учредила Лигу за права женщин и детей. Акцент на правах был свойствен и деятельности чилийской феминистки Марты Вергары (1898–1995), которая активно участвовала в основанном в 1935 году Движении за освобождение чилийских женщин и Панамериканской организации, защищавшей в 1920–30-х годах права работающих матерей[263]. Особое внимание к правам отличало их подход от подходов профессионалов-мужчин, склонявшихся к более авторитарному курсу на «охрану семьи», имевшему слабое отношение к феминизму и иногда предполагавшему жестокие меры (в том числе изъятие детей у биологических матерей)[264]. Но правозащитный подход с легкостью заслоняла актуальная патриотическая риторика. Берта Луц, видная бразильская суфражистка, в 1918 году представила освобождение женщин как долг перед нацией, от которого матери прежде уклонялись:

Женщина не должна вести паразитический образ жизни, пользуясь своей половой принадлежностью и эксплуатируя животные инстинкты мужчины. Она должна приносить пользу, заниматься образованием собственным и своих детей… [Женщины] перестанут быть одним из тяжких звеньев той цепи, что приковывает нашу страну к прошлому, — и сделаются ценным орудием бразильского прогресса[265].

Подобная риторика сделала затруднительной для латиноамериканских сторонниц материнского феминизма критику нежеланного материнства. Из-за влияния в регионе католической церкви, а также господства в XX веке поощрявших высокую рождаемость военных режимов, на протяжении всего столетия право на аборт распространялось медленно[266]. В конце XX века в Латинской Америке нелегальный аборт являлся главной причиной смерти молодых женщин. Даже леворадикальные режимы (кроме кубинского) уклонялись от узаконивания абортов. В Чили аборт был декриминализирован в 2017 году. В Никарагуа и Сальвадоре он, как и прежде, уголовно наказуем при любых обстоятельствах.

Хотя латиноамериканские феминистки середины XX века не желали открыто защищать право на аборт, они выступали за расширение полового воспитания — аналогично Хелен Штёкер с ее концепцией «охраны материнства». Сторонницы материнского феминизма в середине столетия также предлагали свою помощь женщинам из бедных семей, чтобы те могли оставить детей, а не передавали их в специальные учреждения, и со временем заговорили о «правах ребенка». Там, где ранее в моделях соцобеспечения акцент делался на государственном «обеспечении» материнства и предоставлении пособий, теперь существенными стали и «права ребенка», что способствовало более чуткой и менее предвзятой поддержке матерей. Материнство все еще могло использоваться для консервативной мобилизации, как стало очевидно в 1971 году на женских «маршах пустых кастрюль» (cacerolazo) против чилийского левого правительства Сальвадора Альенде. В Аргентине, однако, пикеты и свидетельства «матерей Площади Мая» в конце 1970-х годов наглядно продемонстрировали политический потенциал материнства. Любовь и забота, которые женщины давали семьям, превратили материнское чувство в могучую силу, выступающую против похищения людей и насилия, с которыми столкнулись аргентинцы при военном режиме[267].

Всемирные сети

«Материнский феминизм» получал международную поддержку через панамериканские комитеты и съезды, связывавшие активисток в США с единомышленницами из Центральной и Латинской Америк. Так, в 1927 году Детский панамериканский конгресс в Гаване отдал приоритет именно «материнскому феминизму». Этому способствовали усилия Катерины Леннрут (1891–1982) из американского Детского бюро — федерального органа, специализировавшегося на охране детства, где работали почти исключительно женщины. Леннрут обеспечила перевод брошюр Детского бюро на испанский язык и позаботилась о том, чтобы латиноамериканские феминистки вели социальную работу в тесном контакте с североамериканскими. Что касается женщин, действовавших на транснациональном уровне, то локальный эффект мог быть достигнут с помощью «золотых канатов симпатии», протянувшихся поверх государственных границ.

Однако было бы наивным усматривать в этих международных связях исключительно содействие. Они вызывали и менее добрые чувства, поскольку не были свободны от влияния геополитических противоречий и идеологических споров. Отношения между Северной и Южной Америкой издавна были весьма напряженными, и часто звучавшее соображение, будто США — светоч женской эмансипации — покровительственно протянут южным соседям руку помощи, — явно не шло этим отношениям на пользу. Мария Эстрела (1860–1946), первая в Бразилии женщина-врач, учившаяся в 1880-х годах в Соединенных Штатах, называла США «страной, Богом предназначенной стать колыбелью женской эмансипации»[268]. Подобные заявления предполагали, что Латинская Америка в плане женских прав была по сравнению с США «отсталой», и вызывали подчас сильное противодействие доминированию североамериканок и их желанию определять феминистскую повестку.

Сопротивление доминированию североамериканок проявилось в июле 1975 года на первой Всемирной конференции ООН по положению женщин, состоявшейся в Мехико. Это эпохальное мероприятие инициировала Международная демократическая федерация женщин, и первоначально ее планировали провести в коммунистическом Восточном Берлине. Под давлением США мероприятие перенесли в Мексику, но и это не устранило разногласий по поводу его организации и целей.

На конференции выделилась элитарная группа, объединившая супруг глав государств (в нее входила, например, владелица знаменитой гигантской коллекции обуви филиппинка Имельда Маркос). От этой группы феминистского переворота вряд ли стоило ждать. К счастью, в Мехико организовали и динамичную демократичную «Трибуну» — Форум неправительственных организаций и женских групп. «Трибуна» находилась в пяти километрах от главной площадки, однако произошедшее там имело гораздо большее значение для истории, чем контакты официальных делегаций. Доминирование «Трибуны» на той конференции отражает широкий сдвиг в феминистской деятельности, в котором в последние полвека очень заметную роль играли неправительственные организации и такие наднациональные органы, как ООН и Международная организация труда.

В 1975 году многие участники «Трибуны» приехали из американских стран, и разгоревшиеся в Мехико чрезвычайно разнообразные и горячие споры наглядно продемонстрировали отсутствие в женском движении согласия, особенно остро ощущавшееся в условиях холодной войны и влияния в этом регионе постколониального национализма. Международная демократическая федерация женщин, основанная в 1945 году и представлявшая активисток левого, коммунистического и антифашистского толка, организовала ряд конгрессов латиноамериканских женщин. Федерация отмежевалась от феминизма, полагая его по умолчанию «буржуазным». Тем не менее ее усилия в сфере охраны детства, борьбы за мир и равную оплату женского труда стимулировали требования расширить права женщин и в последнее время были истолкованы как извод «левого феминизма»