— А что, мы шумели?

Уолтер Берне снял очки и протер их полой пиджака.

— Хочешь сказать, что вы были здесь?

Питер не стал врать и только покачал головой.

— Не знаю, где вы были, и не буду допытываться. Тебе уже восемнадцать, у тебя своя жизнь. Но ты должен знать, что в Три часа ночи матери послышался какой-то шум, и я встал и обошел дом. Вас не было внизу. Я не сказал матери, чтобы она не беспокоилась.

— А почему тогда она беспокоится?

— По-моему, ей одиноко.

— Но у нее столько подруг. Вот миссис Венути или…

— Не сбивай меня. Пит. Я хочу тебя кое о чем спросить. Ты не имеешь никакого отношения к убийству лошади сестер Дедэм?

— Нет, — Питер был поражен.

— И ты не знаешь, что Рею Дедэм убили?

Для Питера сестры Дедэм были чем-то из учебника истории.

— Убили? О, Боже, я… — он в замешательстве оглядел кухню. — Я не знал.

— Я так и думал. Ее вчера днем нашел парень, который чистил конюшню. В газете это будет только завтра.

— Но почему ты спрашиваешь?

— Потому что люди думают, что это мог сделать Джим Харди.

— Это неправда!

— Надеюсь, что так, ради Элинор Харди. По правде говоря, я и сам в это не верю.

— Да нет, он не мог, он просто дикий и не может вовремя остановиться, когда… — Питер замолчал, поняв, что говорит что-то не то.

Отец вздохнул.

— Знаешь, люди говорят, что Джим что-то имел против этих бедных старух. Я-то уверен, что он тут ни при чем, но Хардести им наверняка заинтересуется, — он сунул в рот сигарету, но не зажег. — Ну ладно, хватит об этом. Я думаю, что это наш последний год в одной семье. На той неделе мы устраиваем вечеринку, и я хочу, чтобы ты был на ней. Ладно?

— Конечно.

— И ты никуда не убежишь до конца?

— Конечно, па, — Питер впервые за долгое время заметил, что отец состарился. Лицо его было усеяно морщинами — следами лет и забот.

— Поговорим еще как-нибудь?

— Да. Конечно.

— И поменьше болтайся по пивным с Джимом Харди, — это уже был приказ, и Питер кивнул. — С ним ты попадешь в беду.

— Он не такой плохой, просто не может остановиться, понимаешь…

— Ладно. Иди в школу. Подвезти тебя?

— Нет, я лучше пешком.

— Хорошо. Через пять минут Питер с книгами под мышкой вышел из дома; в нем еще не улегся страх, который он испытал, когда отец спросил про субботнюю ночь, но этот страх был уже только маленьким островком в море облегчения. Отец был сильнее озабочен отчуждением сына, чем тем, что он делал вместе с Джимом Харди.

Он свернул за угол. Тактичность отца сберегла его от воспоминания об ужасах той ночи. В какой-то степени отец защищал его от этих ужасов — даже своим незнанием. Если он будет все делать, как надо, его никто не тронет.

Его обычный путь в школу проходил мимо отеля, но он боялся снова увидеть ту женщину и свернул на Уит-роу. На заснеженной площади прыгали воробьи; холодный ветер обдувал лицо; страх почти исчез. Мимо проехал длинный черный «бьюик», в котором сидело два старых адвоката, друзья отца. Оба они выглядели больными и усталыми. Он помахал им, и Рики Готорн махнул рукой в ответ.

Он уже входил на Уит-роу, когда увидел на площади незнакомого мужчину в темных очках. На нем была шапка с наушниками, но по белой коже вокруг ушей Питер понял, что голова у него выбрита. Незнакомец хлопнул руками, разгоняя воробьев; на этой площади он выглядел чужим, как зверь, забредший из леса. Почему-то никто не видел его — ни бизнесмены, поднимающиеся по ступеням Уит-роу, ни их длинноногие секретарши: Питер вдруг понял, что человек смотрит прямо на него, скалясь, как голодный волк. Он пошел навстречу; Питер стоял, как прикованный, с ужасом наблюдая, что незнакомец не идет, а скользит над землей. Уже убегая, Питер заметил на могильном камне перед собором св. Михаила маленького мальчика в лохмотьях, с опухшим ухмыляющимся лицом. Он тут же вспомнил слова Джима Харди и побежал, не оглядываясь, роняя книги.

А сейчас мисс Дедэм кое-что вам скажет.

В коридоре третьего этажа больницы в Бингемтоне сидели трое мужчин. Никто из них не любил бывать здесь: Хардести подозревал, что в большом городе его авторитет теряется и все смотрят на него, как на дурака; Нед Роулс чувствовал себя не в своей тарелке вне любимой редакции; Дон Вандерли слишком долго не был на Востоке и отвык от обледенелых дорог. Но он рассчитывал помочь Клубу Чепухи тем, что увидит эту старуху, сестра которой умерла такой жестокой смертью.

Это предложил ему Рики Готорн.

— Я не видел ее очень давно и знаю, что у нее паралич, но мы можем что-нибудь от нее узнать, если только вы согласитесь съездить туда.

В тот день днем было темно, как ночью — над городом нависла готовая разразиться снежная буря.

— Думаете, есть какая-то связь с вашими проблемами?

— Может быть, — мрачно сказал Рики. — Я не уверен, но проверить все равно не мешает. Мы должны знать все, и вас тоже нельзя держать в неведении, — потом добавил невпопад: — Вам лучше уехать из Милберна, хотя бы ненадолго.

И это было верно. Бингемтон, хоть и не менее хмурый, казался гораздо веселее Милберна: уличное движение, новые здания, много молодежи; по сравнению с ним маленький Милберн казался мрачной готической крепостью. Дон вдруг понял, как замкнут и отъединен был город, сколько он давал почвы для страхов и слухов, и вспомнил про доктора Заячья лапка. В Бингемтоне ему не было места: здесь старики наверняка не рассказывали за бокалом виски кошмарных историй.

Но на третьем этаже больницы он снова нашел Милберн — в нервном расхаживании Уолта Хардести, в его грубом: «Какого черта вы здесь делаете? Вы ведь из города, я видел вас у Хэмфри». Милберн был в мятом костюме Неда Роулса, в его короткой куртке и всклокоченных волосах (а ведь дома он считался чуть ли не франтом).

— Странно, старая Рея убралась сразу после Фредди Робинсона. Он совсем недавно был у нее.

— Как она умерла?

— спросил Дон. — И пустят ли нас к ее сестре?

— Подождем, что скажет доктор, — ответил Роулс. — А о том, как она умерла, я в газете писать не буду. Про это и так много говорят.

— Я не слышал. Много работал.

— О, новый роман. Чудесно.

— А, так это он? — вмешался Хардести. — Нам только писателей не хватало. Перед лицом таких светил мне остается заткнуться. А тогда как эта старая дама узнает, что я шериф?

Вот что его беспокоит, подумал Дон. И весь этот техасский облик только затем, чтобы все узнали в нем стража закона.

Должно быть, это читалось на его лице, поскольку Хардести стал более агрессивным.