ты ее бросить только потому, что я этот шаг решающий сделал? Ну это смешно, понимаешь… Это футбол: кто мяч пасует, кто забивает? Командная игра. И мне сейчас плевать, кто что… Вот у Эйнштейна есть Е = mc2… Вот если бы Эйнштейн написал: Е = mc, а домработница ему бы сказала: «Квадрат!», и он бы написал – квадрат. Ну какая разница, кто что… В истории физики, в истории мира есть формула Е = mc2.

Ну я не знаю, это вообще замечательная идея, просто замечательная, я и тебя поздравляю, я и себя поздравляю, и поздравляю всех, что вы это слышали… Ну слушайте, вы же меня знаете, ну я не буду просто так голову морочить. Это очень хорошая идея, я бы хотел такой спектакль посмотреть, я бы хотел его поставить.

Ты спросишь, почему про Пушкина так нельзя сделать? Можно, можно, между прочим, можно, но только про них двоих. Вот про Тургенева так не сделаешь, про Есенина не сделаешь, про Маяковского не сделаешь, а про этих двух сделаешь, причем про Лермонтова даже лучше, он меньше успел. Пушкин успел сделать очень много до дуэли, а этот почти ничего не успел. Мы знаем каждый шаг Пушкина, понимаешь, как будто прожектор на его жизнь наведен. Там так все интересно было и так богато, а как жил Лермонтов, мы совсем не знаем, просто совсем, если специальную литературу не читать, это не вошло в историю культуры, поэтому для него эта идея даже больше годится, чем для Пушкина. Мартын, здесь все сходится, вот я убежден, что здесь все сходится. Думай, думай…

Это очень хорошая идея, очень жесткая, хорошая, она очень богатая, вот можно любую палку воткнуть, она зацветет. Ты ее почти сказал, ты должен это понимать, ты ее почти сказал, я только надавил на больное место.

Ну хорошо, да? Что хочешь с этим делай. Понимаешь, твое право выкинуть это к чертовой матери, придумать еще что-то, закончить это, закончить и еще придумывать: мне интересен не результат, а ваше понимание, что такое богатая игра и что такое не богатая игра. Все, поехали, да?

Арина. Толстой

Крымов. Но он умер-то несчастным…

Арина. Но он и не был, как мне кажется, никогда счастливым. Даже когда его все любили и у него была слава, все равно…

Крымов. Ну не скажи… «Войну и мир» мог написать только счастливый человек. И «Анну Каренину» тоже мог написать человек, который знал, что такое счастье.

Арина. Я не говорю, что он не знал, что такое счастье…

Крымов. Ну хорошо… А умер-то почему несчастным? Ты пойми, что я ищу. Мне для того, чтобы делать спектакль, нужна энергия. Я ее откуда-то должен взять. Мне нужен плюс и минус – тогда электричество можно сделать. Чтобы не восхвалять человека, который и то мог, и то мог, и сомневаться мог, и находить мог… Где энергия минуса? Это все энергия плюса. Даже сомнения, даже то, что он зайца убил, а потом не стал есть мясо… И про толстовцев я понял. Я понял, что нужно освободиться от денег, я понял, что нужно быть вегетарианцем, я понял, что церковь нехороша, нужно какую-то другую веру иметь – это все я понял, я понял, я понял… Этот взгляд, исполненный доброты, силы и запаха сухого сена от старика, как будто это микеланджеловский святой, – понял. Это, повторяю, все энергия плюса. И вдруг жена сходит с ума! Сходит с ума от того, что он такой. И настолько это все страшно, что он бежит из дома. Он вставал рано… Ну вот ты не любила, наверное, в школу ходить и рано вставать зимой? Он ушел в октябре, холодным утром, когда еще не рассвело. В четыре утра. Ему было намного больше лет, чем тебе, и мне даже, 82 года… Он встал, разбудил дочку, на цыпочках, чтобы из-за открытой двери жена не услышала. В общем бред, просто бред… И они там собирались тихо, как воры, он шапку потерял и не вернулся, без шапки поехал, только чтобы она не знала, чтобы она не знала, чтобы она не знала… Это случайно, что на задах поезда не было места, он пошел вперед и стоял распахнутый, ну, когда ветер дует, ты же понимаешь, что происходит, это так знакомо. Ему 82 года, он простудился. Когда поезд пришел на первую же станцию, он слег и умер. А ее не пустили к нему, в то время как вся Россия, весь мир смотрел, как он умирает. Что случилось? Что-то случилось помимо его плана… Не есть ли это?.. По-моему, у Ибсена есть какая-то пьеса про Бранда, про то, что человек зарвался, великий человек – и просто зарвался, потому что что-то есть высшее… Бог же ревнивец вообще-то большой. Не сотвори себе кумира – эта заповедь сильнее, чем не убий и не укради. Она первая. Не сотвори себе кумира, кроме меня. Как только сотворишь – раз! – я вас всех тут! И несколько раз это делал. Клал, просто как из пулемета… Зарвался. Вот у тебя: «Старик с бородой знает, как рожать». У-у-у! – Все, я пошел! А рожала-то она!..

Может, этого и достаточно? Отсюда энергию можно взять? Вот у Вали была хорошая ассоциация: «Не дотянулся до Бога». И это меня беспокоит. Я просто думал когда-то делать спектакль про уход, может, еще когда-нибудь придет случай, как два старика просто любят, потом ненавидят, не знают, как жить, уходят, догоняют, бросаются в пруд… Она же бросилась в пруд, а там было мелко, ужас, как она вырывалась в ночной рубашке, страшно же. Страшно представить себе, это же старики, два старика… Как ему, такому умному… Почему ему вот здесь прокололи шину?

Арина. Просто потому, что он на секунду стал стариком и умер… Мне кажется, он всегда держался, а тут он дал слабину…

Крымов. То есть побег – это слабина?

Арина. Как будто бы да… Это как будто конец. Поэтому он не Бог…

Крымов. Ну, может быть, и так… Может быть, и так. А где тогда его всеобъемлющая любовь, а где тогда вдох и выдох? Это только выдох. В конце жизни – просто выдох? Как-то просто… А где тогда сердцевед, а где тогда любовь к жене, их тринадцать детей, а где тогда «вид сверху», «маменька», «радар», «царь славы»… Твои же ассоциации? Превратился в старика? То есть, по твоей