высунуться из твоей игры, и как продолжение этой игры и как часть ее – сыграть, что он – Мандельштам.

Я сейчас не отдаю приоритет тому или иному решению. Я говорю о том, что игра имеет свои законы. Законы накопления смыслов. Если ты хочешь, чтобы этот человек был удивительным персонажем русской литературы и русской культуры, то есть Мандельштамом, и имел рядом такую удивительную женщину, которая сделала для него после его смерти уникально много, намного больше, чем жена Достоевского сделала для Достоевского, чем Софья Андреевна сделала для Толстого, тем более жена Бродского сделала для Бродского… Она сделала больше всех. Если ты хочешь, чтобы это была эта женщина… Если ты не переводишь это в чистый хеппенинг, чему я противник. Не вообще противник, а в наших занятиях противник, – это успеется. Это не то чтобы легче, но… Хотя в общем-то легче, да. Занавес Боровского в «Гамлете» – вещь хорошая, но если в спектакле не найти место Высоцкому, будет значительно все проще. И здесь тоже. Если тебе важно, чтобы это был Мандельштам или такой, как он, поэт с большой буквы, и она тоже была бы жена с большой буквы, придумай им в этой игре место…

Я не сказал самое важное: твоя игра на тему Мандельштама возможна. Вот, собственно, забыл сказать. Твоя игра возможна, дело в ее разработке. Если бы я был директором фабрики, которая делает игры, а ты пришла бы ко мне с этой идеей, я бы сказал: «Марусь, ты подумай еще». Знаешь, как на Западе, когда фильмы делают, есть мастер диалогов, мастер сюжета, мастер кульминаций, мастер финала, там на все есть узкие специалисты, которые абсолютно знают, когда взрыв сделать, когда поцелуй сделать, когда убийство сделать, сколько это все должно продолжаться… Ты бы пошла и раздала бы разным своим подчиненным задачи, и они бы тебе принесли по десять вариантов – как его персонифицировать в этой игре, как ее, как диалоги в этой игре сделать, куда стихи в этой игре вставить. Но таких отделов у нас нет, это мы сами. Мы сами голливудские придумщики. Вся эта огромная компания Голливуда сосредоточена в нас.

В любой хорошей игре есть плоть. Даже вот в этой сухой игре, когда фишки кидаешь и на картонке кружочки переставляешь. На картонке-то нарисованы или джунгли, или корабль, или воздушные, какие-то межпланетные приключения! Чтобы у тебя была плоть. Ты не просто поставил фишку, а ты полетел на корабле с одной планеты на другую планету, а потом тебя заперли на третьей планете – понимаешь? И четвертое – это финал. К чему ты это ведешь? К чему? К тому, что злодей все разрушил? Или к тому, что она это сохранила? К чему-то нужно привести. Вот пастух пасет стадо, у него хлыст такой длинный… Я несколько раз в спектаклях хотел сделать это. Это очень трудно, чтобы в конце был этот щелк! (Звук щелчка.) Это очень трудно. Это так просто не бывает. Если ты возьмешь, у тебя не получится, и у меня не получится. Это школа. Школа пастухов. А умельцы в цирке этим вот «щелк» (звук щелчка) тушат свечу! То есть этот удар приходит в нужное место и в нужное время. Это есть финал игры.

Кстати, вот тебе простой спектакль. Пустая сцена, вышел человек с кнутом, взял свечку. «Ребята, ни у кого спичек нет?» Долго ищет спички, я думаю: что он будет делать, чем он меня будет развлекать? Что такое будет? Это минут на пятнадцать спектакль. Это есть игра. Игра – как я вас буду водить за нос пятнадцать минут. И в конце этих пятнадцати минут… Можно еще сделать электронные часы – тук-тук-тук-тук… Спектакль называется «15 минут 27 секунд», просто название спектакля. Вот куда-то все это идет, а я еще не понимаю: в чем игра? И наконец, 20 секунд он ищет спички, 23 секунды – он начинает раскручивать, 24 секунды – он раскручивает, 25 секунд – он раскручивает, 26-я секунда – он раскручивает, на 27-й секунде он – раз! – и сбил огонек свечи! Ну, собственно, вот, вы посмотрели спектакль, который называется «15 минут 27 секунд». Понимаешь, да? Я тебя уверяю, что ни один человек не уйдет неудовлетворенным. Потому что он пройдет путь… Можно человека игрой поставить на путь… Путь, полный любопытства. Даже без конечного знания… Я сейчас скажу важную вещь: любопытство без конечного знания расширяет наши представления о мире. Вообще, любопытство расширяет наши представления о мире, а любопытство может быть только без конечного знания. Если ты знаешь, что произойдет, – нелюбопытно. В этом есть игра. В этом есть мастерство игры. И когда ты это выдумаешь, вот эти четыре вещи, по крайней мере… всё! Всё, можно продавать! Иди в любой театр с этой идеей, и тебя возьмут. Спектакль про Мандельштама. Ну, вот так.

Ляля. Булгаков. Ругань

Ляля. Я не совсем понимаю, наверное, контекст, когда я читаю, не зная жизни писателя…

Крымов. Приведи какой-нибудь пример. Ты читала что-то про Булгакова?

Ляля. Очень немного, совсем немного…

Крымов. А что ты читала?

Ляля. Нет, книги я буду сейчас только искать…

Крымов. А что ты читала?

Ляля. Просто по сайтам его биографию…

Крымов. А «Белую гвардию» ты читала?

Ляля. Очень давно…

Крымов. А что, кроме «Мастера и Маргариты»?

Ляля. «Собачье сердце»…

Крымов. А «Собачье сердце» ты давно читала?

Ляля. Да. Лет десять…

Крымов. Десять лет тому назад?

Ляля. Нет. Лет в десять.

Крымов. В десять лет? «Собачье сердце»? Ни фига себе. А «Роковые яйца»?

Ляля. Нет. Хотела, но пока нет.

Крымов. Ну как с тобой тогда разговаривать? На эти темы! (Смеется.) Трудно, понимаешь? Все равно что с ребенком разговаривать про кибернетику – он не понимает ничего. Значит, ты должна подучиться, чтобы разговаривать. А так все разговоры впустую. Есть хороший анекдот, как Эйнштейн оказывается у Бога и просит у него формулу мира показать. Бог говорит: «Пожалуйста», и показывает ему огромную доску, всю исчерченную формулами. Эйнштейн говорит: «У меня есть время?» – «Да, конечно». Проходит полчаса, час. «Вы знаете, вот здесь ошибка», – говорит Эйнштейн, а Бог печально отвечает: «Я знаю…» Потрясающе. Два знающих человека…

Лялька, надо учиться. Был такой актер Михаил Державин, он был женат на дочке Буденного, он рассказывал, что тот очень любил анекдоты про Чапаева, а Чапаев был его товарищ. Он слушал, слушал и потом говорит: «Я ему говорил: „Василий Иванович, учиться тебе