– Нет, – отрезала Райза. – Я собираюсь отвести Лейли к Соне-ханум. Госпожа почувствует себя лучше, увидев дочь.

Корделия сбросила пальто, с виноватым видом помахала брату и проследовала за служанкой в спальню матери. Прежде чем заглянуть в полутемную комнату, Райза приложила палец к губам, затем сделала знак Корделии войти и закрыла за ней дверь.

Глаза не сразу привыкли к полумраку. Комната была освещена только сиянием небольшой лампы и огня, горевшего в камине. Сона полулежала в кровати, опираясь на гору разноцветных подушек, и держала в руке книгу. Корделии показалось, что за неделю ее живот стал больше, лицо пожелтело, а глаза провалились; но она радостно улыбнулась дочери.

Корделия снова ощутила жгучий стыд.

– Mâmân, – всхлипнула она и, бросившись к кровати, осторожно обняла мать.

– Я рада тебя видеть, – сказала Сона, погладив дочь по волосам.

– Прости меня, Mâmân. Я поступила отвратительно, когда бросила тебя…

– Прекрати. – Сона отложила книгу в сторону. – Ведь я сказала тебе, что ты должна поступать так, как велит тебе сердце. Искать свое счастье. И ты, прислушавшись к голосу сердца, поехала в Париж. Что же тут отвратительного? – Взгляд ее темных глаз остановился на лице Корделии. – Когда-то я считала, что самое главное в жизни – это терпеливо переносить все испытания, оставаться сильной. Но со временем несчастья… разъедают душу.

Корделия села на стул у кровати и взяла мать за руку.

– Это действительно было так ужасно, с Bâbâ?

– У меня была ты, был Алистер, – ответила Сона, – поэтому мне не на что жаловаться. А что касается твоего отца… сейчас мне остается лишь оплакивать ту жизнь, которой у нас не было, но которую мы могли бы прожить, если бы он не… если бы все сложилось иначе. Но ты не можешь спасти другого человека, Корделия, – добавила она. – Он должен спасти себя сам – конечно, если это возможно.

Мать вздохнула и посмотрела на пламя в камине.

– Этим летом я приняла решение переехать в Лондон, – продолжала Сона, – чтобы сохранить нашу семью. Чтобы вызволить из беды твоего отца. И мы это сделали. Ты сделала. Поэтому я всегда буду гордиться тобой. – Она задумчиво улыбнулась. – Но теперь все кончено, и нам нет нужды оставаться здесь. Пора задуматься об отъезде.

– Ты хочешь вернуться в Сайренворт?

Так назывался их загородный дом в Девоне, в котором сейчас никто не жил; мебель накрыли чехлами, окна завесили тяжелыми шторами. Корделии было странно думать о возвращении туда.

– Нет, Лейли, в Тегеран, – ответила Сона. – Я уже очень давно не общалась со своими тетями и кузинами. И поскольку твоего отца больше нет…

Корделия молча смотрела на мать. Тегеран, где мать родилась; Тегеран, историю и язык которого она знала как свои пять пальцев, но не помнила этот город и была не очень хорошо знакома с его обычаями.

– Тегеран? – повторила Корделия. – Я… но мы живем здесь. – Она была так потрясена, что с трудом подбирала слова. – И мы не можем уехать сейчас. Мы нужны лондонскому Анклаву…

– Ты уже немало сделала для лондонского Анклава, – возразила мать. – Ты можешь быть могущественным Сумеречным охотником и в Персии, если пожелаешь. Такие, как ты, нужны везде.

«Слова истинно любящей матери», – подумала девушка.

– Лейли, я не говорю, что ты должна переезжать в Тегеран. Здесь живет твой муж, и, разумеется, будет вполне естественно, если ты останешься в Лондоне.

Мать старалась говорить о ее семейной жизни как можно деликатнее и не задавала вопросов. Корделия горько подумала: интересно, что же, по мнению матери, пошло не так между нею и Джеймсом? А может, она просто смутно догадывалась, что между ними не все ладно? В любом случае, стало ясно, что она предлагает Корделии выход.

– Алистер уже согласился, – продолжала Сона. – И Райза тоже, естественно. Когда родится ребенок, мне понадобится помощь их обоих.

– Алистер сказал, что поедет в Тегеран? – изумилась Корделия. – И будет ухаживать за ребенком?

Она попыталась представить себе брата, который поднимает и похлопывает младенца, чтобы помочь ему срыгнуть, но ничего не получилось.

– Нет никакой необходимости повторять за мной каждое слово, Лейли. И я не прошу тебя ответить немедленно. – Сона прикоснулась к животу; Корделия видела, что разговор уже утомил ее. – Я не в том состоянии, чтобы собирать чемоданы и преодолевать сотни миль на поезде и пароходе. Сначала на свет должен появиться ребенок. А до того времени ты можешь решить, что ты хочешь делать дальше.

Она закрыла глаза. Корделия поцеловала мать в лоб и вышла в коридор, где обнаружила Алистера. Прищурившись, она посмотрела на брата в упор.

– Ты знал обо всем этом? Ты согласился переехать в Тегеран и ни слова мне не сказал?

– Во-первых, ты была в Париже. Во-вторых, я подумал, что об этом тебе должна сказать Mâmân, а не я. – В коридоре было темно, и Корделия не видела выражение его лица. – Меня здесь ничто не удерживает… почти. Возможно, тебе есть что терять, но ведь мое положение отличается от твоего.

Корделия не нашлась, что ответить. Она не могла заставить себя рассказать брату, что за последнюю неделю все, кто был ей дорог, отдалились от нее. Джеймс, Мэтью, Люси. Она фактически перестала быть Сумеречным охотником, лишилась Кортаны. Зачем ей, потеряв друзей и смысл жизни, разлучаться с родными и оставаться в Лондоне?

– Может быть, ты ошибаешься, – наконец произнесла она. – Может быть, мы не так уж сильно отличаемся друг от друга, как тебе кажется.

* * *

Когда карета Консула выехала из двора Института, Джеймс пешком отправился на Керзон-стрит, навстречу ледяному ветру, от которого не спасало даже шерстяное пальто.

От Института до его дома было две мили, но Джеймс хотел побыть один. Вокруг кипела жизнь. По Флит-стрит спешили по своим делам газетчики, адвокаты, множество самых разных деловых людей. Он пересек Лестер-сквер, где увидел огромную очередь за билетами на зимний балет перед театром «Альгамбра». Туристы поднимали бокалы в ярко освещенном ресторане отеля «Европа». Когда он дошел до Пикадилли, солнце село; в лучах фонарей, окружавших статую Эроса, танцевали снежинки. На площади образовалась огромная пробка. Джеймса окружали тысячи людей с пакетами из магазинов на Риджент-стрит. Какой-то краснолицый мужчина, тащивший гигантского плюшевого жирафа – очевидно, только что из магазина игрушек «Хэмлис», – налетел прямо на него; он собрался было браниться, но, увидев лицо Джеймса, отступил.

Джеймс не воспользовался гламором, потому что зимняя одежда скрывала руны. Однако он понимал, почему прохожий бросился прочь. Он случайно увидел свое отражение в витрине: юноша с белым, застывшим