– Ну конечно, проклятый полутруп. Но это еще не все. Векс попросил, чтобы тебя выставили наружу.

– Наружу?

– Как бродячего пса. И поделом, ведь ты лезешь туда, куда тебя не звали.

У меня не было слов. Я радовался уже тому, что меня освободили из этой ужасной каменной тюрьмы, и поэтому молчал, пока с меня срывали балахон и шарф.

Если в саркофаге был невероятный холод, то на улице – страшная жара. Солнце стояло в зените и с небрежной жестокостью обрушивало свои лучи на город. Я посмотрел на отвесные стены башни и перевел взгляд с них на хрустально синее небо, столь же безоблачное, как и всегда.

Мои непродолжительные наблюдения были прерваны: кто-то набросил мне на шею тяжелую веревку, словно питона, и две большие руки заставили меня опуститься на колени рядом с колом, вбитым в потрескавшуюся землю.

– Сидеть, пес, – усмехнулся Калид и ушел.

Я оглядел длинный плоский сад – если садом можно назвать окруженный стенами клочок выжженной земли и несколько грядок с растениями, покрытыми восковым налетом. Тень от пальм до меня не дотягивалась; по крайней мере, в данный момент. Ждать этой тени мне придется до заката. Несколько призраков в серых балахонах и шляпах ухаживали за растениями. Время от времени они искоса поглядывали на меня, но в остальном не обращали на меня внимания.

Странное дело: я чувствовал тепло – но не как температуру; внутри меня был такой же смертельный холод, как и всегда. Солнечный свет не обжигал меня, а истончал; я словно испарялся. Мне не было больно, но я сильно встревожился.

– Тут все равно лучше, чем в долбаном гробу. Тут все равно лучше, чем в долбаном гробу, – повторял я, словно мантру.

Даже если другие призраки меня и слышали, то все равно продолжали ухаживать за растениями. Я завидовал тому, что у них есть шляпы – широкополые и плоские, словно тарелки, и я ненавидел этих призраков за то, что они работали в тени пальм, пока я закипал, словно лужица в пустыне. Хотя я знал, что состою только из души и что я – туманное облачко лишь по форме, но не по сути, но все равно мог поклясться, что у меня пересохло в глотке. Я мечтал о глотке воды.

Я не мог решить, что хуже – вообще не чувствовать ход времени, или, следя за медленно крадущимся солнцем, наблюдать за тем, как минуты, хромая, ползут мимо. Песок в песочных часах заменила патока. По крайней мере, теперь я вернулся в яркий, сияющий мир и обрел свободу. Я почувствовал, что чары саркофага слабеют. Туман в моей голове рассеивался, я снова подумал о раскопках в подвале башни, о сложенных там кирках и лопатах.

Назвать картину, увиденную мной в подвале, «подозрительной» – значит ничего не сказать. Моей хозяйке совсем ни к чему тайно копать норы под своим особняком.

За час я отбросил все предположения, кроме двух: либо Хорикс нашла золото, либо она строит тоннель. Я попытался представить себе план города и совместить мои ориентиры с ее раскопками, но все было тщетно. Подземные лестницы делали слишком много поворотов. В любом случае, теперь я знал, что старая стерва что-то замышляет.

Тогда мне стало ясно, что полковнику Калиду я соврал: у меня не было никакого желания оставаться в своем проклятом алькове. Я снова потянул за кол и принялся убивать время, придумывая мерзкие прозвища для солнца.

Вскоре после полудня в сад прокралась кошка, черная, как ночь. Ее желтые глаза бегали из стороны в сторону. Призраки попытались ее прогнать, но в ответ она лишь яростно шипела. Мне всегда казалось, что кошачье мяуканье что-то значит, и я подумал о том, какие ругательства она извергает из себя сейчас. Кошки – злобные твари, и если бы они умели говорить, от их речей молоко бы скисало.

Собака – вот животное, на которое можно положиться. Собака знает, насколько ценны люди, и понимает, что они не только открывают двери и дают ей мышей. Когда-то у меня был пес. Я не хотел его заводить, но иногда жизнь сама выбирает для тебя путь – несмотря на все твои усилия. Пса звали Троге, что на языке крассов означает Верный. Нужно было назвать его Чудовище, потому что щенок с двумя сломанными лапами, который приполз к моим дверям, вырос и превратился в гончую жутких размеров и силы. Горные псы – они как мохнатые диваны. Потом он подхватил слюнявую ярость, и мне пришлось проткнуть его копьем. Я много лет пытался притупить это воспоминание, оно каждый раз причиняло мне боль.

В конце концов черная кошка двинулась в мою сторону, не сводя с меня глаз. Я уставился на нее. Она была шелудивой, из пасти торчал один зуб, редкие усы повисли. Рваным шагом она подошла ко мне. Я замахал на нее руками, но она остановилась так, чтобы я не мог до нее дотянуться, и села на песок, превратившись в черную меховую башенку.

Вглядываясь в нее, я почти видел, как блохи прыгают по запыленным шерстинкам. У кошки не хватало части левого уха, а морда была покрыта шрамами, похожими на детские каракули. Ее взгляд был ярким и пронзительным, однако все остальное казалось полумертвым, сломанным.

Она завыла на меня – басовито и печально. Затем она рыгнула, опустив голову и выгнув костлявые плечи. Затрещали кости. Я отстранился, думая, что она чем-то больна.

– Уходи! – я снова замахал руками.

Призраки уставились на меня.

Кошка еще раз завыла – на этот раз гортанно, после чего опять принялась рыгать, изгибаясь всем телом, пока, наконец, не выблевала окровавленный комок шерсти. Кошка задрожала, отчего ее тело расплылось, а затем она села.

– Вот так лучше, – сказала она, урча.

Поднимая облака песка, я пополз прочь, проверяя длину своего поводка. Он, мягко говоря, оказался крошечным. Мои ноги подкосились, а язык вылез наружу: медные волокна душили меня.

Кошка заговорила снова.

– Горуш предупреждал, что ты пугливый.

Голос у нее был хриплый, похожий на хруст рвущегося папируса.

Теперь мне все стало ясно: либо мой мозг сломался в саркофаге, либо до безумия меня довело палящее солнце.

– Тебе язык вырвали, Келтро?

Я открыл рот, услышав свое имя.

– Я…

Кошка подобралась поближе и обошла вокруг кола.

– Знаешь, ты ведь не сошел с ума. По крайней мере, полностью. Капелька безумия никому не повредит.

– Я…

– Бояться – тоже нормально. Это свойственно людям.

Кожа и мех кошки выглядели слишком обвисшими, слишком тусклыми – и