Через час дверь отворилась и в проем пролезла Люськина голова:

– Спишь?

– Нет.

– А что делаешь?

– Лежу, – недовольно ответила я, потому что Люська и сама прекрасно видела, что я делаю.

– А мы там уже поговорили. Сейчас шампанское будем открывать, – сообщила подруга. – Но если ты не хочешь…

Я вскочила с кровати и резво побежала к ней.

– С ума сошла? Как это не хочу? Да я столько лет мечтала выпить за твое счастье, – возмутилась я, влетая на кухню с горящими глазами.

Дядя Миша воевал с пробкой, пытаясь откупорить бутылку с эффектным хлопком. Ему почти удалось – эффектно получилось только залить стол и потолок, но все дружно рассмеялись, махнув рукой на разводы.

Ближе к полуночи я, расцеловав по очереди будущих мужа и жену, удалилась к себе. Белый конверт все также лежал на тумбочке возле кровати – я упрямо не вскрывала его, потому что не хотела читать банальные слова о том, что «не судьба», «будь счастлива», «прощай». Но и выкинуть его рука не поднималась – это единственное, что напоминало мне о Владе.

Все, что у меня осталось, кроме воспоминаний.

На следующий день, когда я стояла за прилавком «Маслинки», лихорадочно пробивая покупателям многочисленные банки с зеленым горошком, консервы и прочие продукты, которые в преддверии Нового года пользовались большим спросом, в магазин вдруг вошла моя мать.

Я вытаращилась на нее, словно сова, потому что до этого она никогда ко мне не приходила. Мать вообще вычеркнула меня из своей жизни в тот момент, когда бабушка оформила документы на опеку. Но больше всего меня поразили перемены в ее виде – она была одета вполне прилично, в новый спортивный костюм, светлый пуховик и пушистую шапку, глаза были ясными, а лицо помолодело лет эдак на восемь.

От Лили я знала, что мать отпустили, и она вернулась в квартиру. Также Сомова сообщила, что пока никаких гулянок по соседству не наблюдается, а еще ошарашила меня заявлением о том, что Катя ищет себе работу.

«Ко мне в магазин что ли устраиваться пришла?», – промелькнула в голове странная мысль. Когда поток покупателей схлынул, мама робко приблизилась ко мне, сняв шапку и комкая ее в руках.

– Привет, Марина, – поздоровалась она.

– Здравствуй, – спокойно ответила я. – Ты по делу или как?

– Я поговорить хотела. Точнее, прощения попросить…

Она замолчала, опустив глаза в пол – видно было, что слова даются ей с трудом. Я терпеливо ждала, пока она наберется сил.

– Ты прости меня за все, – тихо выдавила она. – Знаю, прощения мне нет, и все же… Я вот решила новую жизнь начать. Работу подыскала… Хожу на собрания в  центр помощи.

– Я очень рада за тебя, – искренне ответила я. Мне было жаль эту женщину – несмотря на то, что теплых чувств у меня к ней не осталось, в глубине души я надеялась, что она сможет взять себя в руки и быть счастливой.

Как бы там жизнь не повернулась, какой бы плохой не была, она – все еще моя мать. Я протянула ей руку, и она ухватилась за нее в ответ, сжав мои пальцы.

– Если что-то понадобится, обращайся, – добавила я. – Я помогу. И Лиля тоже.

– Спасибо. Спасибо за то, что не бросила меня, как я тебя, – мать заплакала, потом, вытерев слезы ладонью, сказала: – Я знаю, что прошлого не исправить, но ты… Если захочешь, ты приходи ко мне в гости. Если вдруг… Если сможешь. Я тебя буду ждать.

Мы обе осознавали, что вряд ли сможем снова стать матерью и дочерью, но я поняла, что она хочет донести, и кивнула.

Мама аккуратно достала из кармана маленький сверток и положила на прилавок.

– Это тебе. Откроешь в Новый год, – сказала она, и, попрощавшись, вышла.

Я задумчиво осмотрела сверточек – прямоугольный и твердый, внутри что-то похожее на книгу или коробочку. И убрала его в сумку, чтобы не забыть на работе.

«Если мать действительно исправится, то расскажу ей про Вику», – решила я, возвращаясь к работе.

Вечером следующего дня я стояла на вокзале, подпрыгивая от холода. Встречающих было немного – два-три человека сновали по перрону, маясь от ожидания, и я спряталась в маленьком ларечке, где торговали пирожками, чтобы не околеть от холода.

Вика с Лешкой вышли почти первыми. Я бросилась к ним, растопырив руки. Вика уронила маленький рюкзачок на землю, и кинулась ко мне в объятия, завизжав.

– Марина, это правда? – спрашивала она, смеясь. – Правда, да?

– Да, да, – кивала я, разглядывая ее.

За то время, что Вика провела в деревне, она заметно похорошела. Исчезло затравленное выражение из глаз, пропали синяки от бессонницы, кожа стала сиять, а на щеках появился здоровый румянец.

– Даже не верится, что все закончилось. Что я могу жить, и не оглядываться назад, – прошептала она. – Марина, спасибо тебе. Господи, я даже не знаю, как сказать, что счастлива!

Она закружила меня в танце, а Лешка неожиданно достал телефон и сфотографировал нас.

– На память, – пояснил он.

– Первая фотография, – улыбнулась Вика, прижавшись ко мне.

– Имейте совесть, холодно же, – возмутился Лешка, поднимая Викины вещи. – Давайте вы дома продолжите хохотать и плакать, как безумные?

– Черствый ты человек, Алексей, – сурово сдвинула я брови. – Нет в тебе ни капли сентиментальности…

– Неправда, – неожиданно заступилась за него Вика. – Когда я про Рика рассказывала, он чуть не заплакал!

Риком звали Викиного пса, того самого, которым Виктор шантажировал ее, а потом убил бедное животное. Сестра вмиг погрустнела, зло поджав губы, и тряхнула головой, отгоняя плохие воспоминания, а Лешка притворно возмутился:

– Я же просил не говорить это Марине!

– Идемте уже, – поторопила я их. – И вправду холодно.

Беспрестанно смеясь, словно маленькие дети, мы добрались до Лешкиной квартиры, сгрузили все вещи, и разошлись: я отправилась на кухню, чтобы приготовить нехитрый ужин, Вика прошмыгнула в душ, а Алексей побежал в магазин, потому что в холодильнике у него было шаром покати.

– Душа мне не хватало больше всего, – простонала Вика, появляясь на кухне в теплых домашних штанах и Лешкиной футболке.

Я озадаченно уставилась на нее. Вытащив из шкафа две чашки, она заварила нам чай, и бодро спросила:

– Чем помочь? Я, правда, мало что умею. Могу картошку почистить.

– Картошку еще не принесли, – вздохнула я, и решилась наконец поговорить о ее дальнейшей судьбе.

То, что Лешка нянчился с ней почти год, а потом еще и скрывался две недели в деревне – геройский поступок, но продолжать так нещадно эксплуатировать друга я не могла. Не может же Вика жить у него бесконечно! Он вполне молодой и симпатичный парень, в конце концов, ему тоже необходимо искать свою любовь.