Когда послышался звук рога и занятия закончились, Джаннер и Кальмар вышли из Украдки и обнаружили, что земля покрыта снегом. Зелёные лощины стали белыми.

Они встретили Нию возле заснеженной статуи и стали ждать Лили. Когда все повозки разъехались, а Лили так и не появилась, Ния попросила сходить за сестрой на псарню.

Как только Джаннер выпрыгнул из повозки, появилась Лили, с целой сворой собак, запряжённых в колесницу, – только колёса была заменены полозьями, которые с приятным шорохом скользили по снегу. Возок украшали причудливые фиолетово-белые завитки; сбоку красивыми буквами было выведено имя Лили. Девочка раскраснелась от холода и куталась в меховой плащ; плотный капюшон, обхватывающий её щёки, делал её похожей на хомяка. Бакстер тявкал и стоял в колеснице рядом с хозяйкой, положив передние лапы на поручень.

– Что это? – спросила Ния.

– Моя упряжка, – ответила Лили, щёлкнула языком, и собаки сели.

Ния вылезла из повозки, чтобы всё рассмотреть.

– Торн и Биггин О’Салли месяц назад специально для меня заказали её в столярной мастерской. Они хотят, чтобы я обучала ездовых собак, – Лили покраснела и покрутила пуговицу на плаще. – Они сказали, мне пора обзавестись собственной упряжкой. У меня хорошо идёт, зуб даю.

– Ну что за выражения! – покачала головой Ния, толкая ногой полозья, чтобы проверить их на прочность.

– Так говорят О’Салли, – упрямо сказала Лили.

– Пусть говорят, как хотят, но Поющей деве это не пристало, – заметила Ния, возвращаясь в повозку. – Что ж, на вид штука надёжная. Отличная работа. Мастера из столярной гильдии большие молодцы. А теперь, – сказала она, убедившись, что сыновья уселись, – давай посмотрим, как она ездит. Н-но!

Лошади сорвались с места, и братья чуть не свалились. Обернувшись, Джаннер посмотрел на Лили и помахал рукой. На мгновение та как будто растерялась, а потом мальчик увидел, что у неё шевельнулись губы. Псы залаяли. Снег шёл так густо, что Лили исчезла в круговерти белых хлопьев, когда повозка миновала ворота, но Джаннер слышал лай и понимал, что сестра нагоняет.

Ния смеялась, погоняя лошадей. Кальмар свистел и завывал, забравшись на сиденье с ногами и выставив нос по ветру. В ту минуту он казался настоящим волком, и Джаннер восхищался братом: Кальмар плевать хотел на то, что подумают о нём местные.

Когда запыхавшиеся лошади пересекли мост у подножия Трубного холма, Ния натянула вожжи и повернулась.

– Где Лили? – спросила она, и все прислушались.

Джаннер не слышал ничего, кроме ветра и плеска воды под мостом. Ния помрачнела:

– Надо вернуться.

– Смотри, мам, – сказал Кальмар, указав на две параллельные линии, которые тянулись через мост на холм. – Она нас обогнала.

К тому времени как повозка, обогнув холм, подъехала к дому, Лили уже распрягала последнюю собаку и чесала её за ухом. Фрева поздоровалась с Нией и детьми и повела лошадей на конюшню, бормоча, что снег ей совсем не по нраву.

Ния нагнулась и, скатав снежок, бросила его в спину Лили. Лили обернулась – и разинула рот от удивления.

– Это тебе в награду за победу, – объявила Ния и запустила в дочь вторым снежком. – А это просто так!

Кальмар, Джаннер и Лили в замешательстве переглянулись. Джаннер понятия не имел, что такое вселилось в мать, но он знал, что это редкая минута, и нужно ею воспользоваться.

Кальмар и Лили уже принялись кидаться в Нию снежками; Джаннер замахнулся и замер, поражённый красотой матери. Ярко-красный шарф Нии, усеянный снежинками, оттенял румяные щёки, зубы блестели, в углах губ показались морщинки, но не от тревоги, а от смеха. Джаннер никогда не видел мать такой прекрасной и весёлой – и боялся, что это ненадолго. Такой Ния была, когда её дом ещё не сгорел, муж не погиб, королевство не пало, а дети не превратились в преследуемую дичь. Джаннер сказал себе, что обязательно всё запишет, чтобы не забыть. И бросил снежок.

Когда семейство запыхалось, а в башмаки, в рукава и за воротники проник холод, они уселись на лужайке среди счастливых собак.

– Вся зима будет такой? – спросила Лили, прислонившись к серому псу по кличке Грубиян. – Как в Кимере?

– Нет. В Бан Роне редко бывает так много снега. А на востоке, ближе к горам и к Чёрному лесу, он порой неделями не тает.

– Надеюсь, он и здесь полежит, – сказала Лили. – Полозья гораздо быстрей колёс. На колёсах я бы вряд ли вас обогнала… во всяком случае, настолько. – Она шутливо потыкала мать в плечо и рассмеялась, но Ния молчала, и Джаннер понял, что светлая минута прошла.

– Дети, – сказала Ния, – мне надо с вами поговорить.

Заслышав серьёзные нотки в голосе матери, все выпрямились.

– Что случилось? – спросил Джаннер. – Мы снова уезжаем?

– Нет-нет, ничего подобного. – Ния улыбнулась, но глаза у неё были странно печальными. – Это касается нас с Радриком. Он за мной ухаживает.

Дети переглянулись, посмотрели на мать и засмеялись.

– Думаешь, мы не знаем? – спросил Кальмар. – Ты ничего вокруг не замечаешь, когда он рядом.

– А он всегда рядом, – подхватила Лили.

Ния засмеялась и покачала головой:

– Я и забыла, какие вы умные. – Её улыбка погасла, и она внимательно посмотрела на детей. Джаннер вдруг подумал, что мать кажется испуганной, но тут же отогнал эту мысль. Ния Ветрокрыл ничего на свете не боится. – Радрик сделал мне предложение.

Наступила тишина. Как ни странно, Джаннеру стало больно. Он понимал, что должен радоваться за мать. Ему нравится Радрик. Но почему-то, когда Ния произнесла эти слова, Джаннер не почувствовал радости. С тем же успехом мать могла сказать «Ваш отец окончательно умер». Или: «Я о нём больше не думаю». Или: «Мы никогда не вернёмся домой. Пусть Анниера горит. Всё кончено».

По щекам у него потекли слёзы. Он чувствовал обжигающий взгляд матери. Всхлипнув, Джаннер с трудом поднялся – и бросился бежать.

Он бежал, не разбирая дороги и не думая о направлении. Голова разрывалась от гнева, скорби, досады и боли, которые нужно было как-то излить, поэтому он бежал. Щёки ныли от холода, из носа текло; Джаннеру самому было противно слушать свои бессмысленные возгласы. Он хотел, чтобы отец был жив и по-прежнему любил Нию, чтобы сделал её молодой и счастливой… Джаннер рухнул на землю и зарыдал, уткнувшись лицом в снег.

Он хотел остаться один – и хотел, чтобы его нашли. Он хотел, чтобы родные забыли о нём – тогда бы он имел право рассердиться на них за равнодушие, – и в то же время молил Создателя, чтобы они пришли и