«Салют, моя маленькая дрянь. Если ты это читаешь, значит, яна небесах. Впрочем, вряд ли меня туда пустят, ну да ладно. Что, хлопнулапапулю? Радуешься? Ну-ну… Хотя я думаю, что особого счастья ты от этого неиспытываешь. Может, самонадеянно с моей стороны, но я все-таки надеюсь, что тыобо мне поплачешь. Я бы тебе в этой малости не отказал. Так что и ты уважьстарого друга, скажи что-нибудь, типа: «Было и в нем что-то хорошее…»,допустим, хорошего во мне кот наплакал, но я любил тебя, как умел. Не думай,что я стремлюсь оказаться на том свете, ничего подобного. Я надеюсь, что черезпару дней разорву это письмо и выпью за упокой твоей души, уронив скупуюмужскую слезу. Год назад я был бы в этом уверен и не стал бы заниматьсякаллиграфией, но теперь… как знать, как знать. Я вот тут на досуге поразмыслили решил, что это, в сущности, неплохой выход для меня. Твои дальнейшие действияпредугадать нетрудно, я ведь всегда тебя насквозь видел, дрянь ты мояненаглядная, так что сунь нос в мой компьютер, он в спальне, может, кое-чтотебе пригодится. Зная твои намерения, уверен, расстались мы ненадолго, будуждать тебя у дверей в преисподнюю, чтобы ты не робела и поняла: здесь все, какдома, ничего нового, и лица все до боли знакомые… Все могло быть иначе… ну, небеда, так тоже неплохо.

PS. Кстати, я всегда терпеть не мог твою Машку, бесполезное,вечно хныкающее существо, пристрелю ее с удовольствием».

Я сложила письмо, сунула его в карман, прошлась по кухне,потом сползла по стене на пол и заревела. Я плакала, размазывая по лицу слезы,и беспомощно повторяла: «Сукин ты сын».

Мне трудно было понять, кого я оплакивала в ту минуту:Машку, или Ника, или их обоих. Я всхлипывала, часто дыша, и уже не вытираласлезы, они скатывались по моим щекам и падали на безвольные руки, потом дыханиестало ровнее, и я понемногу начала успокаиваться. Когда слезы высохли, яподнялась с пола и пошла в ванную, умылась и посмотрела на себя в зеркало.Жалкая, растерянная физиономия, самой себе я показалась глупой самонадеяннойдевчонкой, которая ушла слишком далеко от дома и заблудилась.

– Ничего, – сказала я и подмигнула своемуотражению. – Больше я никогда уже не заплачу, потому что оплакивать мнетеперь некого.

Эта мысль неожиданно принесла странное успокоение, и с тойминуты я приучила себя не думать о Машке, то есть я, конечно, о ней думала како живой, вспоминая нашу юность, ее привычки, смешные случаи, которыепроисходили с нами (слава богу, было и такое), но никогда не думала как омертвой, торопясь забыть ее обезображенное лицо.

Я вернулась в кухню, выпила кофе и пошла в спальню. Наприкроватной тумбочке лежал ноутбук. Я включила его, присев на корточки, ичерез несколько минут смогла убедиться, что Ник в самом деле хорошо знал меня,по крайней мере, в своих предположениях о том, что я буду делать дальше, он неошибся. Были у него бумаги Павла или их все-таки забрал кто-то другой, не знаю,но одно несомненно: для Ника не являлось секретом, кто рука об руку с Долгихсколачивал здесь свои миллионы, и на всех семерых он собрал досье. Самыеподробные, о каких только можно мечтать. Я читала их, делая для себя пометки, ивновь вернулась мыслями к Нику, но уже не чувствовала при этом боли и, отключаяноутбук, сказала:

– Спасибо, друг, – уверенная, что он услышит. Мнедаже показалось, что он, по обыкновению, хихикнул в ответ.

В ту ночь я так и не смогла уснуть, может, потому, что былав доме Ника, лежала в его постели и не могла не думать о нем. Он написал: «Всемогло быть иначе». Наверное, могло, если бы он был другим, если бы я быладругой, если бы встретились мы по-другому и прожили совсем иную жизнь. В туночь я простила ему свой страх и свою боль, все, за что я так долго и лютоненавидела его, простила ему, но точно знала: я снова убила бы его, потому чтопростить ему Машку не могла. Я подумала о Тони, и мне очень захотелось позвонитьему, услышать его голос, наверное, я просто боялась одиночества, хотя и нехотела сознаться в этом. Конечно, я не позвонила. Звонить отсюда было бы верхомглупости. Меня, наверное, уже ищут. Мобильный телефон я оставила в машине, такчто Тони тоже мне не позвонит. Свернувшись калачиком, я разглядывала стенунапротив, а дождавшись рассвета, вновь заняла место перед компьютером.Распечатала семь фотографий и повесила их на стене. Семеро мужчин смотрели наменя, кто улыбаясь одними губами, кто скалясь в полный рот, двое выгляделиочень серьезными, Долгих смотрел без улыбки, насмешливо, точно спрашивая: «Ну,и что дальше?»

– Дальше? – вслух произнесла я. – Я тебяубью.

Из этих семерых он был для меня главным, может, потому, чтоя его знала лично. И с нашего знакомства началась, собственно, моя нелепая истрашная история. Разумеется, Рахманова я тоже знала лично, даже слишкомхорошо, но он как раз интересовал меня мало, точнее, вовсе не интересовал, но иего фотографию я повесила на стену, не особенно размышляя над тем. зачем этоделаю.

Я намеревалась начать с Долгих и вскоре вышла на разведку,но перед этим потратила время на то, чтобы изменить свою внешность. Этооказалось на удивление легко. Я перекрасила волосы в темный цвет, высушила ихфеном, заплела их в две косы и, взглянув на себя в зеркало, удовлетвореннокивнула. Достала из сумки короткую юбку в клетку и футболку, в этом наряде сновой прической я выглядела лет на десять моложе. Конечно, этого маскараданадолго не хватит, но, увидев меня на улице, бывшие приятели вряд ли сразусообразят, кто перед ними.

Владение Ника я покинула через заднюю калитку и спящейулицей прошла к остановке. Первый автобус подошел через десять минут, человекпять пассажиров, позевывая, смотрели в окно, а я подумала, что вторично здесьпоявляться опасно, на меня кто-нибудь да обратит внимание. Я устроилась напереднем сиденье спиной к остальным и доехала до дома, где жил Долгих. Я простохотела взглянуть на его дом, но меня почти мгновенно охватило странноевозбуждение. Ровно в восемь он выходит из подъезда, где его ждет машина, и едетв свой офис. Часы показывали 7.55, а машины все не было. Прошло еще полчаса.«Что-то не так», – кусая губы, думала я. В десять стало ясно: распорядокдня Долгих по какой-то причине изменился. Может быть, это как-то связано субийством Ника? Вряд ли. Долгих, даже если понял, что я имею к этому убийствуотношение, решит, что я спешно покинула город. Это было бы самым разумным. Влюбом случае он вряд ли считает меня опасной. С его точки зрения, я должнадумать о том, как сохранить собственную жизнь, а вовсе не о мести. Тогда чтослучилось, почему он изменил своим привычкам? Выждав еще час, я в ближайшемпочтовом отделении нашла телефонный справочник и с уличного телефона позвонилав офис Долгих. Мне ответила женщина. Голос ее звучал заученно вежливо:

– Слушаю вас.

– Простите, могу я поговорить с Вадимом Георгиевичем?

– Вадим Георгиевич будет только через две недели.

– Вы не скажете, где он?