от лестницы

— Вот сюда еще крючок вдену, чтобы сумку там или пакет повесить, да, Жень? — взвизгнул замок демисезонной куртки. — Табуретку вынесу к Михайловым в закуток, так что давай, надевай свою одёжку.

Тётя Таня сшила мне странный, по меркам нормального человека, комбинезон на синтепоне — широкие брючины и рукава, молния, поднимающаяся от колена на одной штанине до самого ворота. Ткань была лёгкой и скользила подкладкой по телу. Левую руку всё ещё немного выворачивало назад, но мышцы прогрессировали. По мнению Эльмиры, это возвращалась мышечная память. Зря что ли в своё время я тратила деньги на фитнес-клуб.

Испарина выступала на лбу, тело дрожало, невыносимая тяжесть каждого движения заставляла стискивать зубы. Но в этой борьбе с самой собой я научилась ловить удовлетворение даже от маленькой победы. К приходу отца была готова — мокрая от пота, чертовски уставшая, но безумно довольная.

— Ого! — присвистнул он. — Да ты у меня просто героиня, Василёк!

Папа легко надел мне на ноги «прощайки» — фабричные, еще советских времён, отысканные Михой в тётиных кладовках. Теперь я хорошо ориентировалась в нашем общем прошлом, за исключением последнего месяца перед аварией, и кузен был счастлив.

С привычным уже сопением отец втолкнул коляску в лифт, а затем вывез из него, чуть буксуя на порожках. Теперь оставалась главная преграда — лестница к подъездной двери, состоящая всего-то из шести ступенек. Оставив меня, папа забежал в закуток — так называли причудливое ответвление коридора перед квартирой Михайловых, и вынес табуретку — четвёртую с начала наших активных прогулок. Три остальные были бессовестно украдены неизвестными нам корыстными людьми.

Пересадив меня на круглое сидение, отец спустил коляску вниз, и когда он тяжело поднимался вверх, запищал домофон, и в дверном проеме я увидела прилично одетого человека лет тридцати-тридцати пяти с привлекательным, но каким-то что ли хищным лицом. Незнакомец улыбнулся, приоткрыв ровный ряд зубов с чуть выступающими клыками. Я скользнула по мужчине взглядом и сконцентрировалась на папиных руках, которые должны были перенести меня вниз. Не то, чтобы я ждала от незнакомца помощи, но неприятно резануло равнодушие — он её и не предложил даже.

Устроившись в коляске, удивилась тому, как быстро испарился мужчина. Кому захочется иметь дело с калекой...

Даже и представить себе не могла, что умею так быстро двигаться! Широким вышитым рукавом рубахи я сшибла капли на земляной пол, но тело здорово приложилось о решетку, лицо впечаталось аккурат между прутьев, и ледяные безжизненные губы коснулись моих, а затем отлетели прочь.

— Ты чего? — искренне удивилась я. — Одичал совсем здесь?

— Сссладкая...

— Начинается! Уймись, пособие по анатомии! Посмотрите-ка: кожа да кости, а все туда же! — я поглаживала ноющие от удара щёки. — Держись от меня подальше, хотя куда уж...

Происходило что-то странное: теперь вместо иссохшего лица Кощея я видела лик Волче. Протирание глаз мало помогло. Я моргала и трясла головой, картинка рябила, пропадала, чтобы снова начать обманывать моё неверное зрение.

— Да что за чёрт?! — Волче, обнаженный и такой желанный, висел на цепях за решеткой и улыбался так, что подкашивались ноги.

— Горюха моя, сладка ягодинка, иссушила ты меня, в груди печёт, дай водицы испить — огонь унять!

— Марья совсем берега попутала! Тебя-то за что?

— За милушку свою вступился... Водицы бы...

Выскажу я Моревне всё, то думаю об её стиле общения, сбрендила совсем баба. Резной деревянный ковшик потяжелел от воды. Теперь не расплескать бы...

— Пап, а тебе не кажется, что вот тот мужчина за нами наблюдает? — не шла из памяти улыбка, показавшаяся знакомой. — Или у меня опять голова глючит?

— Гуляет человек, погода отличная, аллея тут одна, где ему ходить-то? Был бы знакомым, поздоровался бы, как считаешь? Ты просто пытаешься в каждом встречном обнаружить старого приятеля, Василёк.

— Не знаю... Странное ощущение, что я его уже видела, меня не покидает. Впрочем, ты прав, наверное. Давай за мороженым, а?

— А как же контроль веса? Что Эльмире говорить буду, она ведь строгая?

— Нравится тебе, да?

— Мороженое?

— Гречка, папа, гречка! — хорошо, что советский кинематограф выручал меня в самые непростые моменты. Я видела нарождающуюся симпатию, даже пыталась смотреть на отца глазами молодой женщины и поняла, что он до сих пор способен волновать — стройный, с интригующей сединой, подтянутый, с хорошо развитой мускулатурой, которою из-за меня вынужден подкачивать почти ежедневно.

— Что за горькие вздохи, Жека?

— Мне пломбир. На сливках. И тебе бы тренч пошел, такой, знаешь, бежевый с пуговицами. Ты у меня красивый, пап!

— Не подлизывайся. Никакого пломбира, только сливочное!

Оставив меня у скамейки с чугунными ажурными боками, отец отошёл к киоску и встал в небольшую очередь.

— Привет! — и снова та же хищная улыбка.

— Здравствуйте. Мы знакомы? Почему вы нас преследуете?

— Преследую? — мужчина сел на скамейку так, словно и не разговаривал со мной.

Со стороны могло показаться, что мужчина просто отдыхает, а я сама по себе.

— Слышал, тебе деньги на операцию нужны. Сколько сейчас артроскопия стоит? Сто двадцать? Сто пятьдесят? Двести?

— Вы о чём? — левое колесо снова заело, и я не могла развернуть коляску, чтобы взглянуть в лицо собеседника.

— О деньгах, Женечка, о деньгах. Ты сейчас их легко можешь заработать и стать... ну... почти здоровой.

— Что значит заработать?

— Отказаться от претензий, милая. Небольшая оплошность на дороге, твоё неумелое вождение повлекло за собой аварийную ситуацию... А место ДТП я оставил в состоянии шока. У меня и справка есть. — говорящий коротко и язвительно хохотнул. — От доктора.

Мужчина встал и, чуть нагнувшись, сунул мне в ладонь клочок бумаги:

— Позвони. Буду ждать.

За спиной раздался разъярённый крик, заставивший с шумом взлететь стайку голубей, собравшуюся у моих ног. Мишка орал так, как будто кто-то воровал его машину. Незнакомец сорвался с места и побежал, а за ним нёсся двоюродный брат.

Отец удивлённо посмотрел им вслед и повёл плечом.

— Жень, а что происходит? Вот, твой пломбир. Пожалел я тебя. Это вообще кто?

— Пап, я немного не поняла…

— Милый мой! Да как она посмела тебя голым в такую сырость. Сейчас, мой хороший, сейчас! — Я держала ковшик над ладошкой, осторожно ступая в