— Подсобило. Слушай,— я совсем перестала бояться Кощея, — а что в этом яблоке такого? Ну, чем оно помогает-то?

— Сок жизненный, — мой чахлый собеседник еще раз качнулся, больше для веселья, чем для устрашения, — яблоня на лукоморной земле стоит. А море то людям не ведомо, да людьми не видано. Лука далеко уходит, волнами перехлёстывается, бурями треплется, а на земле той невидали всякой...

— И днём, и ночью кот учёный там ходит по цепи кругом. Знаю, в школе учила, только про яблоки у Пушкина не сказано.

— Саша слово давал, — цепь снова скрипнула, — да не удержался...

— В каком смысле — Саша? Ты что, знал его?

— Знавал... Гостевал у меня. Злобливый человек, неспокойный. Обиделся...

— Погоди-погоди... А кто к тебе попадает и зачем? Вот я, к примеру, не Пушкин же совсем, почему я здесь.

— Имя у тебя ладное — Женя. Женой тебе быть, дитя понесёшь, ежели силу свою уразумеешь, родишь светоча. Твой сын людям жизнь лучше сделает, горе отведёт от рода человеческого.

— То есть, я Сара Коннор что ли? А кто у нас Терминатор тогда? Мстислав? Иван? Ты?

— Может, и не родишь... Не всякий, кто за силой сюда приходит, вычищается до конца. Не всякий грязь смывает с рук своих. Яга раньше в баньку водила... Да, было времечко...

— Господи, тут и Яга имеется?

— Яговна обличие меняет, что твою рубаху. Споймает кого, в печку сунет, нутро выжжет, а сама в ту норку и пролезает. Вот нонче молодухой кажется, тело своё бело тешит. Устала, должно, во мраке гостей дожидать, костяным носом в потолок тыкаться. Пусть балУется.

— Ты меня совсем запутал, Бессмертный. Сны, Яга, тело, печка. Бред какой-то...

— А ты поглянь, поглянь, кликушенька! Тёсанку свою зажми…

Деревянный ворон был уже еле различим в наступающей тьме, но я крепко сжала пальцы и зажмурила глаза…

…Свист пуль какой-то игрушечный, в темноте казалось, что кто-то рисует ярко-красный пунктир прямо в воздухе. Сбившееся от напряжения и усталости дыхание нескольких мужчин колотилось в уши. Выстрелы прекратились внезапно, и трудно было сказать, ждёт ли еще неприятель в засаде. Они выждали без малого час, пора было возвращаться.

— Че, давай вперёд, пошёл!

Рослый человек, сильно пригибаясь, прятался за большие валуны у подножия огромного холма, очертания которого в сумерках казались силуэтом спящего великана. Мужичина не сильно торопился, он внимательно всматривался, определяя, ожидает ли отряд опасность. Горное селение не светилось огнями, следующий намаз в четыре утра. Впереди дрогнули черные ветки кустарника. Враг выжидал. Один бросок, и славный нож, столько раз выручавший в бою и на привале, мягко вошел в человеческое тело. Молча умирающий старик выронил из рук верёвку, но молодой барашек всё так же продолжал жевать невкусную жухлую траву…

…Они били женщину, как бьют боксёрскую грушу, брызги крови, взлетающие вверх фонтанчиками, вызывали дикий хохот. Красивая девушка, наставив смартфон на происходящее, грязно материлась, подбадривая обкуренных дружков. Когда жертва, превращённая в месиво, перестала двигаться, наблюдательница нагнулась и, вглядываясь в заплывающий разбухающей плотью глаза, процедила:

— Будешь знать, как на чужого мужика смотреть, — и плюнула в обезображенное лицо…

Позыв к рвоте был так силён, что я вынырнула из видений и зажала рот.

— Каждый сам выбирает себе меру — кому горсточка вины, кому бочка. Коли есть в человеке самородочек золотой, света хоть искорка, что людям тепло принесёт, милости просим в наши свояси водицей умыться.

— Н-не понимаю… Кто это там был?

— А не всё ли равно тебе, девица? Гляди ещё, ночь длинная…

… Брат, давай договоримся! — молодой человек с восточным акцентом перегнулся через капот полицейской машины. — Мир лучше войны. За товаром серьёзные люди стоят, слушай, давай денег дам, и поеду. Ждут меня в гости…

За остановленной на обочине фурой притормаживал забрызганный грязью джип. Арестованный чуть улыбнулся и уже уверенно продолжил:

— Соглашайся, брат. Товарища пожалей. Жить вам осталось мало.

Два полицейских так и остались лежать на обочине за служебной машиной.

— Фарик, ты везучий чёрт!

Молодой человек, уверенно держащий руль, загадочно улыбался…

Видения сменяли друг друга, и сердце ныло от того нечеловеческого зла, что мне пришлось наблюдать, от горя, что рождало крики ужаса и слёзы сочувствия. Но рука не слушалась — не разжималась, и деревянный ворон продолжал вести меня по самым страшным закоулкам людской сущности.

… Я шла по коридору клиники и прикидывала в уме, смогу ли взять еще один отгул. Запел сотовый — Ольга.

— Что?

— Ты в курсе, что он разбился? Говорят, что пьяный был. А ведь он совсем не пьёт, Жень! В пятой городской сейчас. Давай навестим? У него перелом на переломе. Ведь у вас же любовь была...

— Хочешь — сама навещай. Оль, не люби мне мозги. Взрослый мужик, а инфантилизма как у принца из «Золушки».

— Вы к нам, как на работу. — гинеколог вскрыла бумажный пакет с инструментами и натянула стерильные перчатки. — Может, нужно ответственнее относиться к контрацепции? Сами же потом по врачам бегать будете.

— Так вам же и лучше — без работы не останетесь, Вера Григорьевна. У меня проект на стадии завершения, мне эти соски-пелёнки ни к чему…

Глаза вязли в бархате непроглядной темноты. Скрипели цепи.

— Дай водицы…

— Это типа за грехи расплата?

— Рученькой поведи, персты сами ковшик найдут…

— У вас тут чистилище, похоже?

— Только глоточек…

— Не верю я во все эти бредни, ты специально это делаешь, пугаешь меня, знаешь, что сопротивляться не могу…

— На донышке…

— Да подавись ты! — серебряные светящиеся капли зависли в воздухе, давая мне возможность осознать сотворённое.

Кощей рванул навстречу — вода сияла, освещая всё вокруг — разинул широко страшный рот…

Глава 22. Перемена мест слагаемых

— Пап, давай прогуляемся? Сможешь меня на улицу вытянуть?

— Ну, давай, — отец отложил в сторону очередную приспособу — металлическую ручку, которую он хотел установить в подъезде возле нашей входной двери. Коляска отъезжала от порога ровно на 70 сантиметров — папа замерял. Неровность пола, которую раньше никто не замечал, сейчас осложняла жизнь: пока сопровождающий меня человек отпирал дверь, я оказывалась опасно близко