Юренев оказался более проницательным, чем большинство политических наблюдателей. Он сумел правильно оценить действия оппозиции, ее ограниченность и нерешительность. Он видел, что созданные фашистским режимом партия и бюрократический аппарат достаточно сильны, чтобы выдержать любые нападки оппозиции. Он не хотел подвергать опасности межгосударственные итало-советские отношения, которые в тот период были вполне нормальными. Италия Муссолини и Веймарская Германия были единственными государствами, с которыми у нас в тот период были дружественные отношения (общеизвестно, что Советский Союз пытался возглавить объединение стран, недовольных Версальским договором).

Парадный ужин в посольстве, несмотря на разговоры об его отмене, все же состоялся. Юренев, дипломатический представитель революционной социалистической страны, приветствовал за своим столом главу фашистского государства. Об этом много говорили в самой Италии и за ее пределами. Прошедшая встреча наглядно показала, что в случае необходимости советская дипломатия готова принести в жертву и интересы социалистической солидарности.

В результате этого инцидента Юренев вскоре был отозван в Москву. Однако стабилизация фашистского режима в дипломатическом плане оправдала занятую им позицию. Дружба с Литвиновым избавила его от более серьезных последствий, он только потерял старшинство, то есть стал получать назначения на менее значительные посты – сначала в Вене, а затем в Тегеране. После того как шум вокруг дела Маттеотти утих, Константин Константинович был назначен послом в Токио. Это было значительным повышением, а значит, здесь требовалось одобрение Сталина. Из Токио в 1937 году К. К. Юренев был переведен в Берлин. Вскоре он получил приглашение в Бертехсгаден для вручения верительных грамот и ужина с Гитлером. Через две недели он был вызван в Москву и там исчез.

На обратном пути я заехал в наше посольство в Берлине и присутствовал на праздничном приеме в честь годовщины Октябрьской революции. Там я слышал выступление Крестинского, одного из самых уважаемых большевиков, который еще при Ленине был секретарем ЦК. Это было одно из самых глубоких его выступлений. Как и Ленин, Крестинский был революционером-идеалистом, для него власть и престиж не имели никакого значения. Он служил партии и революции до конца, о котором я скажу позже.

Прибыв в Москву, я узнал о решении ЦК назначить меня Генконсулом в Китай. Я отказался от этого назначения, ссылаясь на свое не совсем крепкое здоровье, посчитав, что кантонский климат будет так же плох для моей хронической малярии, как и гиланский. К тому же я не считал это место достаточно интересным. В то время никто не предполагал, что через год с помощью Советского Союза в Китае возникнет мощное националистическое движение. В то время самого Сунь Ятсена изгнали из Кантона и он вынужден был уйти в подполье. В этих условиях перспективы большого движения не просматривались. Излишне говорить, что позже я пожалел о своем отказе.

Мне хотелось вернуться на работу в Генштаб Красной Армии, но как коммунист я не был свободен в своем выборе. Судьба и карьера всех членов партии, в том числе и офицеров Красной Армии, решалась в стенах огромного здания ЦК партии на Старой площади. Там специальная комиссия по назначениям переставляла коммунистов как пешек на шахматной доске. Решение могло быть самым необычным, как это случилось, например, в отношении моего друга, генерала одной московской дивизии, которого отправили в Центральную Азию выращивать не то хлопок, не то опиум. На возможные возражения о нелогичности того или иного назначения был один ответ: «Нет таких крепостей, которые большевики не могут взять».

Мне относительно повезло. Центральный Комитет партии, принимая во внимание мои знания иностранных языков и «внешнего мира», решил дать мне работу, связанную с заграницей. Я был принят секретарем ЦК ВКП(б) В. М. Молотовым, от которого вышел через час с подписанной им путевкой. Она и определила дальнейшую мою жизнь и работу на предстоящие четыре года. Этот листок бумаги, куда надо было вписать только фамилию и название учреждения, свидетельствовал о том, что бывший Генконсул в Персии товарищ Бармин назначается в Народный комиссариат внешней торговли в качестве члена совета директоров компании «Международная книга» в Москве.

Следующие четыре года я прожил в Москве жизнью типичного коммунистического служащего; днем работа, а вечером партийные дела. Я жил один в маленькой комнатке в центре Москвы. Мои сыновья воспитывались у матери в Киеве. Как и у каждого коммунистического чиновника, вплоть до самых высокопоставленных, моя зарплата была ограничена партийным максимумом 225 рублей в месяц, которых хватало только на самое необходимое. Беспартийные специалисты и технические работники иногда получали больше, в некоторых случаях они отказывались брать деньги сверх партийного максимума. Этот максимум, который впоследствии был отменен Сталиным, способствовал развитию у коммунистов чувства товарищества и сплачивал партию. Перегруженность служебными и партийными обязанностями не оставляла ни времени, ни сил для личной жизни. Дружба, любовь и другие тонкие человеческие чувства были практически исключены из нашей жизни.

В задачи «Международной книги» входил импорт книг и канцелярских принадлежностей. Объем книжного импорта оставался примерно постоянным, но потребности растущих советских организаций, школ, институтов и т. п. в канцелярских принадлежностях постоянно увеличивались. К моменту моего прихода годовой оборот «Международной книги» составлял около шести миллионов рублей золотом, из которых пять миллионов уходило на канцелярские принадлежности. Иностранные концессионеры, получившие разрешение производить некоторые товары этого ассортимента в России, богатели на наших глазах. Самая крупная из этих компаний принадлежала американцу, доктору Арманду Хаммеру.

Советский Госполиграфтрест попытался наладить производство дешевых карандашей, но качество их было настолько низким, что они не могли конкурировать с более дорогой продукцией Хаммера. Концессионеры, которым было дано разрешение на вывоз своей прибыли в валюте, должно быть, смеялись над неэффективностью нашей работы.

Мы решили попытаться исправить положение и избавить Советский Союз от дорогостоящего импорта. «Международная книга» решила наладить собственное производство этой продукции. Даже небольшой суммы, уходившей на импортные закупки, было достаточно для приобретения высококачественного оборудования, с помощью которого мы могли бы наладить собственное производство. Такое решение позволяло нам не только достичь независимости, но и сократить безработицу, которая все еще оставалась для нас важной проблемой. В Москве была открыта наша первая фабрика по производству ленты для пишущих машин, копирки и т. п. В этом нам помог известный химик Владимир Ипатьев, который недавно отказался возвращаться из США и в настоящее время является профессором одного из американских университетов. Большую поддержку мы получили от народного комиссара внешней торговли Леонида Красина. Меня назначили директором этой фабрики, и, окрыленный успехом, я тут же начал создавать в Ленинграде фабрику по производству стальных перьев.