существования силы, насилия и власти как таковой. Очень легко потоптаться на утопиях прошлого века и обвинить оппонентов в тоталитаризме. На самом деле Лидбитер празднует Смерть Идей. Позвольте экспертам вроде Лидбитера думать за вас! Он предпочитает «инновации» радикальным трансформациям и продвигает комфортную нормальность своей жизни диванного консультанта как разрешение мировых проблем. Лидбитер ничего не понимает. Разве у нас не миленькая жизнь? О чем вообще ноют все эти критики вроде Монбио?

«The Age of Consent» – это ни утопическая, ни идеалистическая работа, несмотря на то, что многим предложения Монбио показались именно такими. Его черновик нового мира можно игнорировать как слишком детализированный, слишком прагматичный. Монбио пишет как инсайдер глобального движения за справедливость, и очевидность этой позиции как раз и делает его предложения притягательными и потенциально сильными. В конце концов, на душе становится спокойней от того, что есть кто-то, кому удалось оставить в стороне квазинейтральность, сделавшую нынешнюю международную журналистику такой холодной, циничной и преднамеренно оторванной от мира идей.

Манифест Монбио можно считать примером зарождающегося нового жанра. «The Age of Consent» напоминает о неакадемических социалистических и анархистских памфлетах времен до Первой мировой войны, в которых вопрос «Что делать?» обладал острой актуальностью – и ответы, данные на него, оказывали непосредственное влияние на ход мировых событий. В том, как он пишет, можно почувствовать, что на кону стоит что-то действительно важное. С «Империей» Хардта и Негри книгу Монбио объединяет вера в силу «множеств» создавать мир. Все может быть превращено в продукт и интегрировано в Спектакль – кроме коллективного воображения. Следы человеческого суверенитета можно найти повсюду. В этой же плоскости стоит рассматривать и воодушевленные группы тактических медиа, которые разрабатывают экспериментальный софт, интерфейсы и сети. Прорастание может занять много времени [276]. Зерна могут лежать в почве веками. Не то чтобы я согласен со всем, что предлагает Джордж Монбио, но в этом и вся суть: некоторые тексты открывают пространства и возможности для воображения – и это именно то, что делает идеи в хорошем смысле опасными. Именно поэтому власть имущие смотрят на такие идеи с подозрением: они разрушают барьер инноваций и берут курс на радикальную трансформацию общества.

После десятилетий свирепствующего антиинтеллектуализма мы оказались в Золотом Веке Идей, и Монбио принадлежит этому веку [277]. Фестивали Идей популярны как никогда. На этой волне идеи торгуются как «главная валюта нашей информационной эпохи». 9/11, экономическая рецессия, изменения климата и жестокая односторонняя политика администрации Буша только ускорили этот процесс. «Прилипчивые» идеи вышли за рамки обвинений и могут мобилизовать медиапользователей, создавая растущее количество «умных толп», о которых пишет Говард Рейнгольд. «Наши мнения ничего не стоят, пока мы не действуем в соответствии с ними», – пишет Монбио. Но эта проблема сходит на нет. Люди все больше хотят действовать, и глобальные антивоенные протесты начала 2003 года дали ясно это понять. Движения все больше функционируют вне ритуализированной политической среды. Старые вещательные медиа уже не могут осветить их воздействие. В сетевую эпоху идеи – это тщательно проработанные «мемы», которые быстро и широко распространяются, не теряя своего изначального значения. Как бы ни старались ограниченные и подобострастные редакторы в ньюсрумах, идеи не могут быть превращены в ложь. До недавнего времени их можно было игнорировать и клеймить как маргинальные, чересчур академичные или неактуальные, но нынешний спрос на них невозможно отрицать. Идеи легко переносят неверные интерпретации неграмотных журналистов или комментаторов с кризисом среднего возраста. Главная причина тому – то, что мы живем в постдеконструкционистскую эпоху. Больше не весело и даже необязательно разбирать каждое предложение или понятие, чтобы поместить любое соображение в контекст истории идей. Каждая «новая» идея легко может быть разложена на несколько старых. Медиаграмотность поднялась до такого уровня, что привлекательные идеи в любом случае достигнут своей аудитории. Этот механизм также оказывает влияние на работу политтехнологов.

Вторжение в Ирак 2003 года можно рассматривать с двух следующих ракурсов: как кампанию по манипуляции мировым общественным мнением и как конец политтехнологий, распространяемых через глобальные новостные медиа. Еще за несколько месяцев до начала вторжения многие отказались покупаться на шумиху в масс-медиа, раздувающую пламя войны, и общественный гнев только возрос после начала кампании. Здесь мы сталкиваемся с проблемой в тезисе Хомского, согласно которому медиа – это исключительно пропаганда, и который «альтерглобалистское» движение все еще принимает. Проблема не в «истине», которую вскрывают такие сайты как PR-Watch, GNN, Media Channel или Adbusters, а в том, что мало кто все еще «верит» в медиа. Как я уже замечал раньше, блоги – это важнейший инструмент для демистификации наших массмедиа. Работа по просвещению уже была проделана, так что популизм подпитывает не сфабрикованная «истина», а только цинизм и страх. У предвзятости массмедиа теперь появился срок годности.

Дело даже не в свободе слова: если ты можешь говорить все, что захочешь, вне живого социального контекста, то в этом нет угрозы, что бы ты ни заявлял. Свобода идей – вот у чего действительно есть разрушительный потенциал. Читая рецензии на «The Age of Consent», интересно понаблюдать за тем, как одновременно и закоренелые марксисты, и сторонники свободного рынка вместе пропускают аргументы Монбио, не слишком вдаваясь в суть его предложений. Изобразить капиталистов марсианами, а сторонников социальных движений жителями Венеры, как это сделал в своей рецензии The Economist – это простой риторический трюк, который позволяет уйти от обсуждения реального глобального кризиса в экономике, экологии и международной политике. Проблемы при обсуждении свободной торговли в Дохе демонстрируют, что ВТО находится на грани коллапса – и НКО играют ключевую роль в его расколе. С другой стороны, назвать Монбио кейнсианцем, чьим единственным желанием является спасение капитализма – это другой бессмысленный ход, который очевидно противоречит содержанию книги. Как пишет Монбио, «Существующие институции не могут реформировать сами себя. Их власть держится на несправедливости договоренностей, положивших им начало, и пытаться бороться с этой несправедливостью – значит принять свой собственный конец».

Джордж Монбио пытается мыслить масштабно – и это именно то, что так не нравится в «The Age of Consent» как упрямым марксистам, так и правящим неолибералам. «Наша задача», – пишет Монбио, – «заключается не в том, чтобы победить глобализацию, но в том, чтобы оседлать и использовать ее для осуществления первой в истории человечества глобальной демократической революции». На повестке дня ни больше ни меньше демократия на глобальном уровне. Как традиционные левые, так и неоконсерваторы не любят говорить о «глобальном управлении», этом термине из мира международных отношений. В то время как левые слишком увлеклись