вопрос – «Что делать?» – можно опустить, просто ссылаясь на преступления ленинского варианта коммунизма, несмотря на всю историческую справедливость подобных аргументов. Когда Славой Жижек смотрит в зеркало, он может видеть Дедушку Ленина, но такое происходит не с каждым. Сегодня мы можем проснуться от кошмара в виде истории коммунизма, но при этом все равно задать вопрос: «Что делать?» Может ли этот вопрос исходить от простых людей с их множеством интересов и жизненных историй, или же единственная повестка дня утверждается календарем саммитов мировых лидеров и бизнес-элит?

И тем не менее, «движение движений» распространялось как лесной пожар. На первый взгляд оно использовало довольно традиционный медиум – массовую мобилизацию десятков тысяч на улицах Сиэтла, сотен тысяч – на улицах Генуи. Сети тактических медиа сыграли важную роль в том, чтобы это произошло. С настоящего момента и далее множественность проблем и идентичностей стала заданной реальностью. Различие остается при нас и больше не нуждается в самолегитимации через противопоставление высшим авторитетам, таким как Партия, Профсоюз или Медиа. По сравнению с предыдущими эпохами, это большой шаг вперед. Нет больше никаких центральных структур, задающих значение. Церковь была заменена никогда не заканчивающимся парадом селебрити, окутывающих нас заботой и надеждой. Множество – это не мечта или какая-то теоретическая конструкция, а реальность. Этот мир децентрализован и фрагментирован. И вот тут уже начинаются проблемы: как множества будут коммуницировать на расстоянии, на каком языке? Как они создадут общую площадку без использования традиционных посредников? Как они будут действовать на рынке микроидентичностей? И в первую очередь: когда они соберутся, как они будут дискутировать и принимать решения?

При наличии стратегии можно говорить не о противоречиях, а о совместном и взаимодополняющем существовании. Несмотря на теоретические колебания, между улицей и киберпространством нет противоречия – одно питает другое. Протесты против ВТО, неолиберальной политики ЕС и партийных договоренностей прошли прямо перед собравшейся мировой прессой. Центры Indymedia неожиданно возникают в духе паразитов мейнстримных медиа. Вместо того чтобы выпрашивать внимание, протесты происходят непосредственно на глазах у мировых медиа во время саммитов политических и бизнес-лидеров; протестующие ищут возможности для прямого столкновения. В других случаях выбираются символические места: такие пограничные регионы, как Западная/Восточная Европа, Южная Европа/Африка, США/Мексика или центры содержания беженцев в аэропортах Амстердама и Франкфурта, централизованная база данных Eurocop в Страсбурге или центр заключения беженцев Woomera в Южно-Австралийской пустыне. Вместо того чтобы просто точечно протестовать, глобальное движение за права людей добавляет к правящему режиму глобализации новый уровень глобализации снизу.

Смятение и спад после 9/11

На первый взгляд может показаться, что будущее движения расплывчато и негативно. Серьезные рассуждения старых левых типа Хомского, Пилджера, Фиска и Роя, рассказывающих об усердном империализме и его агрессивной односторонней политике, все еще поглощаются с энтузиазмом, но уже без религиозной уверенности. В полицентричном мире теории заговора с их акцентом на одном конкретном явлении (в данном случае на взаимосвязи между внешней политикой США и интересами нефтяного лобби) могут предоставить лишь временное утешение для тех, кто оказался в замешательстве. Не нужно никакого морального осуждения капитализма – факты и события говорят сами за себя. Людей на улицы выводят ситуации, а не теории. Несколько старых леваков больше не могут дать движению идеологию – оно прекрасно работает и без нее. Даже развитые социальные движения, возникшие в 1970-е и 1980-е, а ныне застрявшие в формализме различных НКО-структур, переживают не лучшие времена. Новые социальные формации захватывают улицы и медиапространства, не чувствуя необходимости в репрезентации каким-либо высшим авторитетом – будь это даже неоднородные комитеты, собирающиеся в Порту-Алегри [269].

До нынешнего момента это движение было четко привязано к определенному времени и месту. Мобилизация множеств (multitudes) и организация логистики, от автобусов и самолетов, площадок для кэмпинга и хостелов для молодежи до независимых медиацентров – все это до сих пор занимает месяцы. Пока что глобальное движение было далеко не спонтанным (впрочем, оно и не заявляло о спонтанности). Людей, которые проезжают сотни или тысячи километров, чтобы принять участие в протестах, мотивирует реальная озабоченность, а не какие-то романтические представления о социализме. Извечный вопрос: «реформы или революция?» звучит как вымогательство с целью спровоцировать политически корректный ответ. Однако и на локальном, и на национальном уровне мы видим другую картинку – толпа растет очень быстро, набирая масштаб буквально за несколько дней. Ежегодный Euromayday [270], с другой стороны, – это разовое событие, которое распространяется по континенту медленно, но неуклонно.

Противоречие между эгоизмом и альтруизмом оказалось ложным. Спонсированная государствами корпоративная глобализация влияет на всех. Международные организации, такие как ВТО и МВФ, Киотский протокол или приватизация энергетического сектора – это больше не абстрактные феномены, с которыми за один раз может разобраться горстка экспертов, бюрократов и лоббистов из НКО. Раскрытие их политической сущности стало главным качественным скачком последних лет. Неужели это Последний Интернационал? Нет пути назад к старому национальному государству, традиционной концепции освобождения, логики трансгрессии и трансценденции, исключений и инклюзивности. Борьба больше не ведется во имя далекого Другого, который требует моральной поддержки и денег. Мы наконец-то достигли эпохи постсолидарности. Вещать от имени беднейшего населения планеты – это сегодня колониальное оскорбление. Как следствие, на смену национальным освободительным движениям пришел новый анализ власти, невероятно абстрактный, символический и виртуальный, и в то же время очень конкретный, детализированный и глубокий. Именно такой подход определяет качество и жизнеспособность новых движений.

Одним из последних вызовов было преодоление регрессивного периода маргинальных моральных протестов, который последовал за медленной кончиной массовых мобилизаций. К счастью, 11 сентября не оказало немедленного воздействия на движение. Выбор между Бушем и Бен Ладеном был неактуальным – обе повестки были отвергнуты как опустошительно фундаменталистские. Слишком очевидный вопрос «Чей террор хуже?» аккуратно обошли, так как он уводил в сторону от давящих повседневных нужд, таких как борьба за прожиточный минимум, нормальный общественный транспорт, работающая система здравоохранения, чистая питьевая вода и образование. Поскольку социальная демократия и существующий социализм находились в прямой зависимости от национального государства, возвращение к XX веку кажется таким же губительным, как и все катастрофы, которые он принес.

Понятие цифрового множества фундаментально отличается от предыдущих идей о множестве и целиком основывается на принципе открытости. За последние несколько лет креативная борьба множеств привела к большому количеству изменений на разных уровнях: открытого исходного кода, открытых границ и открытого знания. В то же время глубокое проникновение концепций открытости и свободы в принципы борьбы – это ни в коем случае не компромисс с циничным и жадным