его звали все на комбинате, даже бригадир слесарей спотыкался: «Слышь, Гена… тьфу, Сашка, мотай во второй цех, машина у них барахлит!»

Гена-Сашка был мастер на все руки, а язык — на семерых рос, да одному достался! Шутки-прибаутки, байки-анекдоты плюс вовремя презентованные фигурки-чебурашки, короче говоря, — первый парень на деревне! Несмотря на страшноватую внешность, не одной девчонке вскружил он голову. И тихая красавица, начитанная Ася тоже не устояла перед этим «крокодилом». Ах, классики-классики, великие учителя жизни, позабылись все ваши уроки в тот день, когда Ася тихо попросила Веру: «Познакомь…»

— Ты меня с ним свела! — сказала Ася. — Ты меня научила!

— Я не этому тебя учила, — мягко возразила Вера. — Помнишь, ты ведь и счастливая прибегала: «Гена меня самой сладкой на свете назвал! Ты, говорит, моя медово-сахарная!»

— А когда живот увидел, сказал: «Сахарная-то ты сахарная, только у меня своей сахарницы нет. С милым рай и в шалаше, а с милой — только в квартире!»

— Подлец! — сорвалась Вера.

— Подлец, — вяло согласилась Ася. — А был юморной…

Они помолчали. Потом Вера спросила:

— Ты что, домой уезжала?

— Уезжала. Родить — смилостивились, позволили. А потом папаша заявил: «Такого позору у нас на деревне не потерплю! Езжай в город и безмужней девкой не вертайся!»

Тоже знакомая история. Круговорот! Приезжали из села в город девчонки-одиночки и возвращались на круги своя из города в село — тоже одиночки, но уже матери. А куда деваться в городе, если еще совсем молоденькая, без специальности — только в ученицах на комбинате успела походить, да без квартиры, без надежных друзей… Дорога одна — обратно к мамочке, к родненькой, под крылышко. Мамы, конечно, принимали блудных дочерей. Но попадались суровые отцы, патриархальные главы семейства, которые в призыве «береги честь смолоду» делали главный упор на девичью честь. Для этих папаш позор на всю деревню, как они его понимали, был выше отеческих чувств. И тогда ожидал девчонку от ворот поворот и двойной круговорот: деревня — город — снова деревня — и снова город.

— Ну, что теперь делать? — с вызовом спросила Ася. — Советуй, ты же у нас советчица!

Вера сдержалась, сказала спокойно:

— Подумаю, посоветую. А пока жить будешь здесь. Милочка уехала в отпуск, кровать свободна.

— Ты что! Из общежития с ребенком так попрут…

— Не попрут, я отвечаю. — Вера, склонившись над младенцем, улыбнулась. — Тем более с таким симпатичным. Мальчик?

— Геннадий, — тоже слабо улыбнулась Ася и вздохнула: — Причем копия этот паразит.

— Вот мы им и устроим очную ставку, — пообещала Пера. — Эти глазенки любую паразитскую душу перевернут.

Геннадий, не ведая забот, сладко посапывал.

— Он вообще-то очень спокойненький, тихий такой, — поверила Ася. — Все буквально удивляются, до чего же он тихий…

И тут младенец завопил. Громко, пронзительно, требовательно. Его богатырский крик разнесся по всему общежитию.

Вздрогнули и прислушались девушки на кухне.

Оторвались от чертежных досок девушки в учебной комнате.

Удивленно остановился Фролов в коридоре.

Прислушалась в «красном уголке» Лариса Евгеньевна, проставлявшая разноцветными карандашами отметки в Санитарном экране». Прислушалась и с треском швырнула карандаш на стол.

5

Фабком заседал в среду. Все сидели вдоль длинного пола и сурово молчали. Только Крутояров — седой мастер ОТК, неизменный член фабкома со времен основания комбината — ритмично постукивал карандашиком по «толу, глядя на Веру. Она сидела в торце стола и чуть на уголке, так что вроде и вместе со всеми, а все же слегка в стороне — будто на скамье подсудимых.

Наконец председатель фабкома Алла Антоновна — женщина лет сорока с короткой стрижкой — нарушила молчание:

— Ну что, товарищи, какие будут мнения?

— Двух мнений тут быть не может, — сказала Лариса Евгеньевна. — Выселить! Без права и в дальнейшем проживать в общежитии.

Фабком молчал. И это молчание было очень похоже на знак согласия. Лариса Евгеньевна, ощутив поддержку, продолжила разговор. Она была совсем не похожа на себя — обычно суетливую, многословную. Сейчас она говорила кратко, весомо, и от этого становилось страшновато.

— Сколько мы будем терпеть? Голубева систематически нарушает распорядок. У нее проживают посторонние личности. Нина Кавтарадзе, в девичестве Обрезкова. Потом совершенно чужая женщина, приехавшая из села. Наконец она додумалась поселить у себя мать-одиночку с ребенком. Выбор один: или Голубева, или порядок в общежитии.

Члены фабкома молча кивали. Фролов, приглашенный сюда как комендант, мрачно поглядывал на Веру, на Ларису Евгеньевну и тоже молчал.

— У вас все? — спросила Алла Антоновна. — Высказывайтесь, товарищи.

— Я только хотела… — начала Вера.

Но предфабкома оборвала ее:

— Погоди, Голубева. Слово членам фабкома.

— А я, между прочим, тоже член фабкома, — заметила Вера.

Алла Антоновна несколько смешалась, осмысливая этот факт в данной ситуации, и согласилась:

— Да, член. Ну и что скажешь? Считаешь, ты права?

— Неправа, конечно, — вздохнула Вера. — Только с другой стороны… Нину надо было вернуть в семью? И мать Валентины на улице не оставишь, хотя дочка и проштрафилась. А насчет ребенка — тем более. Я вроде в Асиной беде сама не без вины виноватая…

— Вот! — тяжко уронила Лариса Евгеньевна. — Дело не в отдельных нарушениях. Голубева — вообще источник всех бед. Эта ее брачная контора… Чего мы закрываем глаза? Не знаем, что ли?

Молчаливый до сей поры фабком будто взорвало. Как созревший нарыв. Ну конечно же, об этом знали все. И знали давно. Одни горячо поддерживали Веру. Другие столь же горячо ее осуждали. Третьи — их было большинство — не знали толком, как к этому отнестись, и лишь осторожно посмеивались по этому поводу, подшучивали и иронизировали, готовые присоединиться в оценке деятельности Веры как к первым, так и ко вторым — смотря по обстоятельствам. И сейчас на фабкоме тоже ощутилась вся эта разноголосица.

— Да конечно, знаем! От людей уже стыдно слышать!

— А чего стыдного? Нормальное дело, хорошее даже.

— Это в наше-то время? Купеческие нравы!

— Она еще по газетам бегает: печатайте брачные объявления! Просто смех!

— Тебе смех, а меня уже в райкоме спрашивали: что гам у вас за сваха Агафья Тихоновна?

— Агафья Тихоновна не сваха, а невеста. Гоголя почитай!

— Какая разница. Все равно — мещанство какое-то. Прошлый век!

Фролов только слушал всех и молчал.

Алла Антоновна перекрыла общий шум:

— Товарищи, давайте по одному! Дослушаем все-таки Голубеву.

— Я не знаю, — растерянно сказала Вера, — люди просят, я помогаю. Люди ищут друг друга…

— Правильно, ищут, и помогать надо, — перебила женщина в строгом костюме, кадровик Клавдия Андреевна. — Ио вопрос — как помогать? Вот мы создали клуб знакомств, вечера «Для тех, кому за тридцать». Это, я понимаю, современные