– Сейчас я допью свой чай и сама ей все отнесу.

– Вы это серьезно, старшая сестра?

– Серьезно, милочка.

– Уотсон?.. Уотсон?

– Мне приснился сон. Меня несло по течению реки, я цеплялся за корни, торчащие из берега, но как ни старался, не мог ни за что удержаться, мои пальцы отказывались хватать эти спасательные канаты, и течение несло меня вперед – мягко, словно баюкая.

– Мягко качая на море слов…

– Откуда это, Холмс?

– Это ваши поэтические наклонности так повлияли на мои мысли. Столько лет чтения ваших записок наконец-то принесли плоды!

– Поэтическое начало, если пользоваться вашим термином, было необходимо, и не настолько уж оно выражено в моих сочинениях, как вы это представляли.

– Пусть так, Уотсон. Но кое-что всегда меня озадачивало.

– Что-то связанное со мной?

– Да, мой друг. Меня удивляло, почему вы никогда не пытались попробовать себя в других жанрах, почему не сочиняли ничего другого, кроме хроник обо мне. В конце концов, ваши произведения всегда отличались высокими литературными достоинствами, и, должен признать, эти записки о наших приключениях весьма занимательны.

– Я прекрасно сознавал свои недостатки как писателя. Даже теперь мне больно думать о противоречиях, которые встречаются в моих хрониках. Должно быть, я оставил своих читателей в крайнем замешательстве.

– Но, как вы уже отмечали, некоторые из тех противоречий были вызваны требованиями дипломатии и секретности. Даты, имена и географические названия, которые вы узнавали от меня, не всегда были точными, я признаю это. И не считаю, что эти невольные ошибки обесценивают ваш литературный талант.

– Нет, Холмс, я всегда понимал, где пролегают границы моих способностей. Сказать по правде, описание наших с вами приключений доставляло мне такое наслаждение, что никакие иные сферы сочинительства не привлекали меня. Я бы никогда не испытал того же удовольствия, работая в других жанрах.

– Может, вам стоило попытать удачи в тех областях знания, в которых вы были экспертом?

– О каких областях вы говорите?

– Например, вы могли бы написать путеводитель по ипподрому.

– Очень смешно. Я бы не стал называть себя знатоком скачек, Холмс.

– Нет, Уотсон? Вы так думаете? Ваша чековая книжка, которую я держал в запертом на ключ ящике стола, свидетельствует об обратном. Половина вашей военной пенсии оказывалась в карманах букмекера!

– Да, у меня была такая слабость в очень тяжелый период жизни, но не более того. Со временем я сумел преодолеть ее, лишь изредка берясь за старое. Но вы и сами познали, что такое порочная зависимость.

– Это правда, и я безмерно благодарен вам за то, что вы помогли мне избавиться от нее.

– Я видел, какой вред вашему телу и уму приносила эта пагубная привычка и, как ваш друг и врач, не мог стоять в стороне, спокойно предоставляя наркотику уничтожать ваш дар. Кстати, Холмс, удалось ли вам закончить вашу книгу, «Искусство дедукции»? Несколько лет назад вы говорили, что работа над ней отложена, если я правильно помню.

– Вы помните все правильно. Я отложил работу над книгой – навсегда. С начала века стали появляться все новые и новые методы расследования преступлений. И я понял, что моя книга не принесет никому никакой пользы. К примеру механизация промышленного производства привела к тому, что на одежде и теле рабочих не остается уже тех характерных следов, которые раньше позволяли судить о роде их занятий. С каждой минутой мир становится все более единообразным, и последние годы этого тридцатилетия не замедлили процесс дегуманизации. Я боюсь, что мои методы устарели и не пригодны для современных сыщиков. Работа Бертильона и Гальтона была принята на вооружение и усовершенствована полицейскими по всему миру. Время не стоит на месте, мой друг, даже для нас с вами. Развитие науки будет доставлять сыщикам все более совершенное оборудование, и для раскрытия преступлений уже не потребуются ни лупа, ни крепкий табак.

– Ну, положим, гениальные умы нужны будут всегда, и одаренному любителю найдется применение.

– К нему не будут обращаться, Уотсон, его не будут слушать. Скорее, арестуют за помехи, чинимые официальному следствию.

– Ваше «Искусство дедукции» могло бы стать важным источником, описывающим вашу жизнь так, как вы считали нужным – с упором на дедуктивные построения, а не сенсационность, в которую я иногда соскальзывал, рассказывая о ваших деяниях.

– Иногда? Хм. Не думаю, что кто-либо захочет читать столь скучную книгу. В целом широкая публика довольна тем, как вы представили меня в ваших хрониках, и знаете что? Я тоже этим очень доволен.

– Вот уж не ожидал когда-либо это услышать, Холмс. Неужели вы смягчились с годами?

– Вполне возможно, мой друг, вполне возможно.

– И тем не менее вы вошли в мир печатного слова – с помощью своих монографий.

– Ах да, монографии. Сухие, как пыль, и столь же неудобоваримые. Я так и не повстречал никого, кто прочитал бы эти несчастные книженции. Кроме вас, любезный мой друг, разумеется. Вы же читали их, не так ли?

– Ну, как минимум, просмотрел. Чтением это сложно назвать, но мне удалось, на мой взгляд, уловить суть всех принципиальных моментов, которые вы осветили в них.

– Когда-то вы могли до бесконечности читать повествования о морских путешествиях.

– То были захватывающие книги, Холмс, в то время как ваши монографии…

– Да, Уотсон?

– Были сухими, как пыль.

– Туше! Или могу выразиться иначе: и ты, Уотсон? И я слышу это после того, как вы признались в несовершенстве собственного литературного таланта.

– Способности каждого человека не беспредельны на любом поприще. Границы нужны нам, чтобы излечиться от самодовольства.

– Я не вижу никакого вреда в самодовольстве. Более того, я считаю вредным недовольство собой. Мы все должны стремиться получить максимальное вознаграждение за свои таланты.

– Это ни в коей мере не отрицает опасностей излишнего довольства собой. Ведь известно, что самодовольный человек перестает усовершенствоваться и стремиться к новым достижениям.

– Но если он уже достиг вершины возможного, то вправе испытывать полное удовлетворение достигнутым.

– То есть это вопрос меры?

– Именно. Вы говорите, что, осознав ограниченность вашего литературного таланта, излечились от самодовольства, так?

– Так.

– Другими словами, вы не были удовлетворены и хотели улучшить свое писательское мастерство?

– Нет. Я был вполне счастлив достигнутым и не желал продвигаться дальше в том направлении.

– То есть вы только что заявили, что были довольны собой и осознание пределов своих возможностей не избавило вас от самодовольства. Это очко достается мне, не так ли, Уотсон?