Госпожа Людвиг слегка покраснела. "Потому что он не заслуживал этого. Он даже не сказал, что просит прощения. Но Библия" — она похлопала по книге — "говорит, что мы должны прощать".

"Точно," сказал папа. "Мы не прощаем людям, потому что они заслуживают этого. Мы прощаем им, потому что они нуждаются в этом — потому что мы нуждаемся в этом. Я уверен, что Вы почувствовали себя намного лучше после прощения своего сына".

Госпожа Людвиг поджала свои губы и кивнула.

Моя шея горела. Я знала, не глядя, что Даниэль уставился на меня.

"Но почему так тяжело прощать?" спросила Госпожа Коннорс.

Дон моргнул и фыркнул, храпя.

"Гордость," сказал папа. "Этот человек уже обидел Вас в некотором роде, и теперь Вы — тот

кто должен проглотить свою гордость, забыть что-то, чтобы простить его. Фактически, в Священном Писании говорится, что, если Вы останетесь в своей гордости и не захотите простить кого-то, тогда Вы совершаете еще больший грех. Хороший сын в этой истории находится фактически в намного более серьезной опасности, чем его блудный брат".

"Таким образом, блудного нужно любить, не смотря не на что?" спросил Даниэль из своего угла.

Я вскочила со своего стула. Это было уже слишком.

Папа кинул в меня насмешливый взгляд. "Пирожные", сказала я.

Прозвучало коллективное "мммммм" от аудитории, когда я выходила из комнаты. Урок папы был, вероятно, прерван, когда я вернулась с ужином, но мне было все равно. Я хотела уйти

домой. Я выкинула салфетки и собрала пустые кружки, в то время как другие слонялись,

разговаривая о таких веселых вещах, как подарки и колядки. Как только комната была приведена в порядок, я пошла к отцу, и спросила, могу ли я уйти пораньше.

"Я не очень хорошо себя чувствую," сказала я. "Я хочу побыстрее прилечь в свою кровать".

"Тяжелый конец семестра?" усмехнулся папа. "Ты заслуживаешь крепкий сон". Он наклонился и провел пальцами крест на моем лбу. "Я обещал отвезти несколько леди назад в Ок-Парк, поэтому не могу дать тебе машину. Но я не хочу, чтобы ты шла домой одна". Папа посмотрел в конец комнаты. "Даниэль", крикнул он.

"Нет, папа. Это глупо". Я почувствовала прилив гнева на моего отца. Крест, который он провел на моем лбу, казалось, жег мою кожу. Почему он так жесток со мной? "Это же не далеко".

"Ты не пойдешь одна по темноте". Папа повернулся к Даниэлю, когда тот подошел к нам. "Будете ли Вы так любезны, чтобы проводить мою дочь домой?"

"Да, Пастор".

Протестовать было бесполезно, поэтому я позволила Даниэлю идти за мной. Когда дверь классной комнаты закрылась, я отошла от него в сторону. "Ты уже достаточно проводил меня. Дальше я могу идти самостоятельно".

"Мы должны поговорить," сказал Даниэль.

"Я не могу больше говорить с тобой. Разве ты не знаешь это?"

"Почему?" спросил он. "Дай мне одно серьезное основание, и я оставлю тебя в покое".

"Одно серьезное основание?!" Действительно ли он был тем же самым человеком, который сказал мне, что он оборотень? Был ли это тот же самый человек, который признался мне, что он совершил ужасные вещи с моим братом? "Достаточно одного Джуда". Я вскинула свои руки и пошла к вешалке около выхода.

"Джуд здесь не причем," сказал он, и пошел за мной.

"Стоп, Даниэль. Просто остановись". Я смотрела вниз на свои кнопки пальто. "Я не могу говорить с тобой, или быть с тобой, или помочь тебе, потому что ты пугаешь меня. Этой причины достаточно?"

"Грэйс?" Он потянулся к моим рукам.

Я засунула их в карманы. "Пожалуйста, отпусти меня".

"Только когда я скажу тебе… ты должна знать". Он двумя руками схватился за свой кулон, и сказал, словно одним махом решая все проблемы в мире, "я люблю тебя, Грэйс".

Я отшатнулась назад. Его слова отозвались подобно ножу в моем сердце. Они были всем, что я желала услышать, и всем, что я надеялась, он никогда не скажет. И они не могли решить проблемы. Я отступила еще дальше; моя спина уперлась в большие дубовые двери прихода. "Не говори это. Ты не можешь".

Даниэль опустил свои руки. "Ты действительно боишься меня".

"Разве не этого ты хотел?"

Он опустил свою голову. "Грейси, позволь мне исправить, то, что я натворил. Это — все, что я хочу. Все, о чем я забочусь, это ты".

Я хотела простить Даниэля. Я действительно хотела этого. Но даже со всем, что говорил папа, я не знала, как это сделать. Это не так, как просто щелкнуть выключателем и забыть все, что он сделал моему брату.

Это не так, как я могу изменить тот факт, что любить меня означает, что что-то в нем хочет убить меня. Но это и не так, как я могу просто разлюбить его, либо — остановить боль желания поцеловать его, быть с ним.

Как я могу видеть его каждый день? Я знала, что я сдамся, в конечном счете — и тогда я бы проиграла все.

Я нажала на ручку дверного замка. "Если бы ты заботился обо мне, то уехал бы".

"Я сказал твоему отцу, что я провожу тебя домой".

"Я подразумевала другое, Даниэль. Ты уехал бы отсюда навсегда".

"Я не позволю тебе идти одной".

"Тогда я позвоню Эйприл или Питу Брэдшоу," сказала я, зная, что они оба были на хоккейном матче.

"Я могу проводить Вас," голос Дона Муни быстро рос по коридору. Он держал большое пирожное в кулаке, и пятно шоколада застыло на его подбородке.

"Я не возражаю". "Это было бы хорошо, Дон". Я толкнула дверь. "До свидания, Даниэль".

По дороге домой

Я цеплялась за медвежью руку Дона, когда шла, спотыкаясь по улице. Мое дыхание создало толстый, белый туман вокруг лица, и мигрень давила мне на глаза — но не из-за этого я так плохо видела. Я никогда не подумала бы, что буду счастлива, иметь его в качестве своего эскорта, но я, молча, благодарила Бога, что Дон вел меня домой.

Я могу сказать, что он хотел поговорить со мной по тому, как он бормотал и вздыхал, как будто пытаясь набраться храбрости, чтобы говорить. Мы были почти на моем крыльце, когда он, наконец, что-то сказал.

"Вы поедите с нами завтра за поставками?"

"Нет". Я потерла лицо, пытаясь скрыть слезы. "Завтра вечером Рождественские танцы. У меня свидание".

"О, это". Он мялся с ноги на ногу. "Я надеялся, что Вы будете там".

"Почему?"

"Я хотел, чтобы Вы видели," сказал он. "Я купил тридцать две коробки Рождественской ветчины, чтобы пожертвовать для прихода".

"Тридцать две!" Почему это заставляло мои слезы течь быстрее? "Это, должно быть, стоило целое состояние".