ВЫХОД ИЗ ДОМА

Я не знаю, почему, но я почувствовала, что не могу читать книгу писем в моей спальне той ночью.

Словно слова, которые я прочту, отзовутся эхом, и будут услышаны всеми в доме. Я решила пойти в библиотеку. Это было почти перед закрытием, но я обосновалась на одной из неуклюжих оранжевых кушеток, пытаясь успокоить нервы, которые грохотали во мне. Я думала что, если папа действительно знал что-то, чего не знала я, тогда ответ, вероятно, был скрыт в этих письмах.

Сестра моя,

Они разрушили это. Они разрушили Великую библиотеку!

Рыцари и их лакеи разгромили город. Они ограбили и уничтожили великое сокровище. Они подожгли библиотеку, разрушая все, что я желал изучить. Они называют греков

язычниками, наши Рыцари Христа — те, кто насилует город.

Запах дыма и крови проникает в мою палатку. Я не могу больше этого вынести. Мои силы для похода в лес возобновляются. Я боюсь, что мои письма об истинном происхождении Урбатов могут быть единственными документами, после разрушения библиотеки. Я должен восстановить документы их тайны, чтобы искупить грехи этой компании.

Ты можешь считать меня глупым, но это меня не остановит.

Да, прибудет Божья любовь с тобой и Саймоном,

Твой брат в крови и вере.

Катарина -

Мы преданы!

Я боюсь, что мой Алексий убит.

Наши гиды привели нас глубоко в лес, а когда начало смеркаться, они взяли наших лошадей

и мои двадцать марок, а затем сбежали. Алексий был напуган, когда вой окружил нас.

Я не знаю, что случилось с ним. Я не помню, как вернулся к своей палатке. Мой плащ был разорван и окровавлен.

Я боюсь, что я был укушен. Что-то корчится во мне. Я должен бороться с этим. Я должен найти ответы прежде, чем волк уничтожит мою душу. Прежде, чем это сорвется на тебя, моего самого любимого человека.

Даже притом, что Даниэль был монстром, даже притом, что он мог заразить меня, я все еще любила его. Я хотела, чтобы он был не виноват. Я хотела, чтобы он был моим.

Но папа дал мне эту книгу, когда я рассказала ему о своей любви.

Он сказал, что я должна для себя найти ответы в ней.

Неужели это то, что он хотел, чтобы я знал? То, что Даниэль был привлечен, чтобы убить меня, также как тот человек свою сестру? Он хотел, чтобы я поняла, что любовь Даниэля была невозможна?

Что наше представление о том, что мы можем быть вместе полностью безнадежно?

Поскольку, если это было его планом…, он сработал.

В СРЕДУ ВЕЧЕРОМ

Финалы семестра совершают нападки с удвоенной силой. Мне никогда не успеть, все вовремя выучить. Я изо всех сил пыталась выкинуть Даниэля, Собак Смерти, лунные камни, и Джессику Дей, из своей головы. Но на моих занятиях по религии и истории, все, о чем я могла думать, было Крестовые походы.

Во время своего зачета по химии, я задавалась вопросом, смог ли найти брат Катарин лунный камень, чтобы сделать себе кулон. Было почти невозможно работать, думая об этих проблемах, задаваясь вопросом, была ли Джессика живой или мертвой. И мне было невозможно рисовать что-нибудь, зная, что Даниэль наблюдает за мной из глубины художественного класса. Так что не только моя личная жизнь была в руинах, мои шансы на поступление в колледж — в Трентон — казались столь же безнадежными, как и мой тест по английском языку о трансцендентной поэзии.

По крайней мере, это был последний день школы перед Рождественскими каникулами, и у меня будет три недели на восстановление прежде, чем я должна буду оказаться перед своими родителями с табелем успеваемости. Танцы будут завтра, но сегодня вечером все направились на хоккейный матч, чтобы выпустить пар. Как бы мне не хотелось быть на катке, поедая с Эйприл миндаль в сахаре, аплодируя Питу, я не могла заставить себя веселиться, как все остальные.

Я сказала Питу, что устала, когда он пригласил меня сходить на Бретта Джонсона. Он выглядел настолько разочарованным, что я добавила, "должна отдохнуть перед танцами". Он улыбнулся и сказал, что я "буду должна ему один". Но даже притом, что я сказала ему, что проведу вечер в кровати, я не смогла остаться дома. Я отправилась помогать своему отцу в приход. Я думала, что это единственное место, где я маловероятно могу столкнуться с Даниэлем. Я должна была знать лучше.

Я помогла папе раздать учебники и дополнительные Библии, а затем занялась еще кое-какими делами на кухне прихода.

Я выложила мамины пирожные на серебряном подносе и поставила маленькую вазочку с леденцами возле каждой кружки с горячим шоколадом. Пирожные были на потом, и я разносила какао прихожанам, когда они слушали мелодичный голос моего отца, читающего Библию. Его голос походил на колыбельную, и глаза Дона Муни выглядели тяжелыми, когда я передала ему последнюю дымящуюся кружку.

"Спасибо, мисс Грэйс." Он моргнул, и сделал глоток.

Я села на пустой стул рядом с ним. Я была удивлена папой, он не читал историю рождения Христа, как он всегда это делал перед Рождеством. Вместо кормушек, пастухов и ангелов, он читал различные притчи Христа. Мои глаза тоже становились немного тяжелыми, пока я не

услышала скрип открывающихся входных дверей. По коридору раздались шаги, и я пожалела, что не приготовила дополнительные кружки горячего шоколада.

"Давайте перейдем к блудному сыну," сказал мой отец.

Я перевернула страницы своей Библии, и прямо на реплике дверь открылась, и Даниэль ускользнул внутрь комнаты. Он дышал на свои руки, когда осматривался вокруг, ища себе свободное место, и заметил, что я смотрю на него. Я опустила глаза на открытую Библию, лежащую у меня на коленях.

Голос папы продолжался не останавливаясь. Он прочитал притчу отца, у которого было два сына. Один сын был хороший, спокойный и трудолюбивый; другой взял деньги у отца, и потратил их на шлюх и разгульную жизнь. Жизнь последнего сына опустилась столь низко, что он решил вернуться к своему отцу и попросить о помощи. Мой папа продолжал читать о том, как отец обрадовался, когда его блудный сын вернулся, накормил, одел его, и собрал всех друзей для празднования. Но хороший сын, который остался верен учениям своего отца, был сердит, он ревновал его к своему брату, и отказался принять его домой.

Когда папа закончил последний стих, он спросил, "Почему так тяжело было хорошему сыну, простить своего брата?"

Его изменение голоса поразило аудиторию. Несколько человек озирались, вероятно, задаваясь вопросом, был ли этот вопрос риторическим.

"Госпожа Людвиг," сказал папа пожилой женщине в переднем ряду, "когда Ваш сын украл и

разбил Ваш автомобиль прошлой зимой, почему было настолько трудно простить его?"