Егор вцепился зубами в кулак, чтобы не закричать. Ему не было так жутко, даже когда нашел мертвого ординарца, который частенько приходил к ним домой, неловко набивался на ужин, а после клятвенно обещал, что женится только на южанке. В горле пискнуло. Егор, спотыкаясь, побежал к дороге. Он никогда раньше не боялся за родителей, наоборот, сердился, что родители вечно волнуются за него. Сейчас же ноги стали ватными. «Мама! Мамочка!»

Дважды пролетали самолеты. Егор падал в траву и закрывал затылок руками. Спину корежило судорогой в ожидании очереди. Но самолеты уходили в сторону гарнизона, и вскоре там поднялся густой черный дым.

К городку Егор добрался ближе к полудню. Вышел узкой проселочной дорогой на окраину и удивился тому, как здесь спокойно. Вон тетка копается на грядках. Пацан разложил велик и подкачивает колесо. Хотел крикнуть: «Вы что! Война!» Но тут заметил, как из другого дома вытаскивают узлы. Мычит привязанная к воротам корова. Стучит молоток – заколачивают окна.

Егор жадно напился у колонки, набирая воду в горсти. Отпустив рычаг, понял, что не может сделать ни шагу. Постоял, навалившись на железную трубу. Вода подпирала горло и мешала вдохнуть.

Две бабки протащили по обочине тележку, полную барахла. Из открытого окна на них удивленно смотрела девушка. Егор слышал, как она сказала, обернувшись в комнату:

– Мам, они уезжают! Правда! Ну какой магазин? Какая соль? Мама!

Егор оттолкнулся от колонки и медленно пошел в сторону центра.

Протарахтел грузовик. В кузове сидели мужчины, в кепках и пиджаках, но с оружием. Грузовик рявкнул клаксоном, напугав тетку с мешком.

На площади перед горсоветом отчаянно гудела «букашка» и матерился шофер. Он не мог выехать, на перекрестке столкнулись телеги. На крыльце стояли парни лет по восемнадцать, с повязками на рукавах. У одного на плече висела винтовка, и он старательно закрывал ладонью просверленный патронник. Винтовка была учебная. На задах за горсоветом что-то жгли, поднимался дым. Горело и на западе, там, где склады.

Возле кинотеатра «Родина» стояла толпа. Распахнув окно, на подоконник взгромоздили радио, обычно игравшее в вестибюле. Оно передавало бравурные гимны. Никто не расходился, чего-то ждали.

Промаршировала рота. В последних рядах шли безоружные штатские. Старлей часто на них оглядывался и командовал зло:

– Подтянись!

Не выдержав, Егор снова побежал. Перед глазами мелькали черные мушки, воздух с хрипом вырывался из горла.

Вот и дом. Заперто. Шторы на веранде задернуты. Где мама? Ушла на рынок? Нашарил под крыльцом ключ. Торопясь, с трудом попал в замочную скважину и отпер дверь. Влетел в прохладный сумрак, пахнущий свежим вареньем и мятой. Не разуваясь, побежал в комнату, заметив мельком – маминой сумки нет.

На столе белела записка, она бросилась в глаза с порога. Егор наклонился, не решаясь взять листок в руки. «Дорогие, не теряйте, поехала в Лучевск. Буду послезавтра, в среду. Егорушка, если вернешься раньше – в погребе, на леднике, котлеты. В шкафу макароны. Свари, не сиди на сухомятке. Люблю, ваша мама-Ола».

Егор с размаху опустился на диван, жалобно скрипнувший пружинами.

Так, сегодня вторник. До Лучевска шесть часов поездом, и утренний давно ушел. Попутки наверняка забиты. Идти пешком? Но зачем? Мама уехала, это главное. А его место тут.

Егор снял телефонную трубку. Гудков не было слышно. Подергал рычаги, проверил розетку, но телефон не ожил. Отключили? Обрыв линии? Закаменевшая тишина казалась такой осязаемой, что он торопливо бросил трубку. Так, спокойно! Нужно найти удостоверение ГТО и вернуться на площадь. Где-то должны формировать ополчение, а серебряная воинская ступень кое-что значит… Черт, оно же осталось в рюкзаке, там, в лагере! Без документов оружие не дадут. Выставят, чтобы не путался под ногами, и все. В крайнем случае пошлют рыть окопы. Нет, так не пойдет. К отцу, вот где он будет при деле!

Запер дверь. Ключ под крыльцо прятать не стал, сунул в карман. Вышел за калитку, но вместо того, чтобы свернуть направо, пошел в другую сторону, к дому майора Карагарлицкого.

– Эй, паренек! Как тебя…

За забором топталась тетка Лоза.

– Слышь, правду говорят, война началась?

Она смотрела со страхом, прижав к груди широкую руку с набрякшими венами.

– Да, правду.

– Батюшки! Чего теперь делать-то? А?

Было жутко произнести это, но отец не стал бы паниковать зря.

– Уходите.

– Да как же? А куда я корову? Кормилицу-то мою куда?

– Уходите, – глухо повторил Егор.

– Да неужто пропустят? Вона гарнизон какой! Да ты что такое говоришь! И не стыдно?

Егор побежал, в спину ему летели проклятия тетки Лозы. За углом сбавил шаг. От усталости и голода подташнивало.

У Карагарлицких не открыли, зря расшибал о дверь кулаки. Майор, конечно, в части. Талкина мать в школе, а сама Талка может носиться где угодно.

В соседнем доме вдруг закричали, и сразу же послышался размеренный мужской голос – радио выкрутили на полную громкость: «…атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города».

Быстро, к отцу!

Егор был почти в десяти километрах от городка, когда услышал за холмами густой шум. Метнулся к дороге и упал за кусты. Чувствовалось, как вздрагивает земля.

Первыми ехали мотоциклисты. В черной форме с серебряными нашивками, без касок. Как на параде. Следом – легкие «универсалы» с короткими хоботками пулеметов. Егор спохватился и начал считать. Шесть. И два танка. Прут, расплющивая дорогу гусеницами. Восемь грузовиков с солдатами, еще четыре закрыты тентами, что там – не разобрать. Замыкающими снова мотоциклы – четыре штуки.

На «командирских» – пятнадцать ноль семь.

Осела пыль, но Егор все лежал за кустами. Поглядывал, как движется минутная стрелка. И дождался. Со стороны Верхнелучевска послышались выстрелы. «Так вам, так!» – повторял Егор.

Он отполз к лесу. За березняком начиналась тропинка, которой пользовались, чтобы срезать дорогу к реке. Сначала вдоль оврага (можно выбрать тальник на удилище), потом на другую сторону по скользкому, поросшему мхом бревну. По вечерам в овраге распевал лягушачий хор и звенели комары. Сейчас тут стояла тишина. Бревно Егор проскочил с лету. Задыхаясь, взобрался на холм и кубарем скатился к воде.

Песчаный пляж сохранил следы босых ног и рубчатые отпечатки кроссовок. Валялись удочки, виднелся привязанный к колышку садок – в нем серебрились рыбьи бока. На выбеленной ветром коряге висела авоська с батоном и перьями зеленого лука. Трепыхалась, зацепившись за сучок, желтая Талкина косынка. Значит, ребята были тут утром. А потом? Вернулись в интернат? Тогда их наверняка эвакуируют, и Талка уедет вместе с матерью-учительницей. А ему, Егору, нужно остаться.