– Вот, видишь. Николышин духом не падает, да еще и нас байками развлекает, а ты раскис. Крепись, парень.

Слова соседа на время утишили душевную боль, но на смену ей пришла боль физическая. Болела раненая нога. Когда было совсем невмоготу, обращался к Богу. Тихо, чтобы не слышали соседи, просил:

– Господи! Господи милостивый, помоги! Избави от боли! Дай излечения! Молю тебя!

Вспоминал, чем мог прогневать Всевышнего. Отчего-то до мелочей ясно, словно живые, вспомнились расстрелянный им молодой калмык-легионер и убитый на немецких позициях у ильменя Дед-Хулсун большеглазый туркестанец. Тогда он стрелял в безоружных людей. Угрызения совести усиливали страдания. И он снова обращался к Богу. Просил прощения и помощи. Верил, Господь помог остаться в живых во время адского обстрела под «Ревдольганом», спас в застенках отдела НКВД, в штрафной роте, вызволил из немецкого плена. Надеялся, что поможет справиться и сейчас.

В эти тяжелые для него дни и ночи санитарка Антонина Ивановна была рядом. Она же заставила его есть.

– Ты кушай, сынок, кушай. Пища – она силы придаст, скорее раны заживут. Поправишься, домой поедешь. Ты откуда родом?

– Из Ярославля.

– А родители живы?

– Мама и сестра Галя еще. Замужем. Только я ее мужа не видел. К тому времени меня уже в армию призвали.

Антонина Ивановна погладила его по голове.

– Вот и хорошо. Ты письма им пишешь?

– С фронта писал, а сейчас… У мамы здоровье слабое… Как я про ногу покалеченную, про глаз, про изуродованное лицо напишу… Ей ведь расстраиваться нельзя.

– А ты напиши, что легко ранен и, может быть, приедешь на побывку. Так маму свою успокоишь и подготовишь к своему приезду.

Когда заметила на его груди крестик, спросила:

– Верующий?

Гришка, не зная, что ответить, сказал:

– Крестик мама надела, когда в армию призвали, и молитве научила, которая в бою бережет.

Санитарка наклонилась, прошептала:

– Вот она тебя от смерти и сберегла, а значит, молись. Проси Господа о скорейшем исцелении. А я в Покровский храм схожу, свечку о твоем здравии поставлю. Все у тебя хорошо будет. Бог милостив, поможет.

* * *

Материнская забота Антонины Ивановны и умение врачей помогли справиться с невыносимой болью. Еще побаливала нога, ныла от долгого лежания спина, нестерпимо хотелось встать и ходить, но с каждым днем становилось легче. Помогло и появление в палате раненого танкиста. Его положили рядом с Гришкой. Молодой механик-водитель горел в танке, чудом выжил и был почти весь перебинтован. Вострецов слышал его тихие стоны, и ему становилось стыдно за свою слабость, это придавало дополнительные силы преодолевать боль. Ночами танкист бредил. Он еще был в последнем бою, там, где немцы подожгли его танк. Гришка слышал, как он кричал:

– Командир! Командир! В нас попали! Ваню убили. Огонь! Мы горим, командир! Горим! Жарко! Дышать, дышать трудно…

Антонина Ивановна металась между Гришкой и танкистом, желая облегчить их страдания, но вскоре ее забота перешла к одному. На четвертый день после того, как танкист появился в палате, стоны прекратились. Утром Гришка увидел, что его койка опустела. Ночью санитары вынесли бездыханное тело парня.

Физическая боль ушла, но осталась другая – душевная. Чаще она приходила перед сном, не давала заснуть. Тяжкие мысли терзали сердце. Гришка стал реже общаться с соседями по палате, все больше уходил в себя. Особенно тяжелы были мысли о Маше. Он вспоминал Бориса, инвалида, брата Маши, его пьянство и потерянность в жизни. Представлял себя в его образе и все больше убеждался, что не имеет права являться на глаза Маши и портить ей жизнь. Убеждал себя в том, что такой: хромой, одноглазый, с изуродованным лицом, он ей не нужен, а потому не пытался с ней связаться. Но злая любовь нещадно терзала его, дальнейшая жизнь без Маши казалась ему серой и никчемной, а сейчас она была так близко и так далеко. Ему хотелось поделиться своими мыслями с кем-нибудь из палаты или с Антониной Ивановной, но что-то сдерживало его, не давало открыть душу.

Интерес к жизни проснулся вскоре, когда второго февраля по радио объявили о капитуляции в Сталинграде крупной немецкой группировки под командованием генерал-фельдмаршала Паулюса. Гришка не мог не присоединиться к ликованию всего госпиталя. Ежедневные сообщения радовали, один за другим освобождались села и города Белгород, Харьков, Новочеркасск, Ворошиловград, Краснодар, Краснодон, Славянск. От одного из раненых Гришка узнал, что тридцать четвертая стрелковая гвардейская дивизия воюет в донских степях, на родине его друга Николая Селиванова, и возможно, ей довелось освобождать станицу, где он родился.

Шло время, боли прошли, раны на ноге затянулись. Гришка начал учиться ходить: через боль, через неудобства и разочарования. Но опять же с помощью соседей по палате и Антонины Ивановны он пошел. В какой-то мере прав оказался хирург, Гришка в футбол играть не сможет, но ходить на двух ногах – да. Правда, передвигаться пока еще приходилось при помощи трости, но он надеялся, что научится обходиться без нее. Настроение поднималось с каждым днем, снова хотелось жить и радоваться этой самой жизни.

Пришла весна. На фронте шла упорная борьба, Красная армия взяла Ржев и Вязьму, но оставила Харьков и Белгород. Немцам удалось отыграться за Сталинград. Войска понесли тяжелые потери. Немцы снова готовились к прыжку на восток. В это тревожное время Вострецов получил письмо из Ярославля. Он обрадовался весточке из дома, но радость была короткой. В конверте, подписанном рукой сестры Гали, лежало скорбное послание. Из его содержания Гришка узнал, что зимой, после долгой болезни, умерла его мать…

И снова боль в сердце от потери. Не прошло и года, а он потерял боевых товарищей, маму и Машу. Теперь на всем белом свете у Вострецова оставалась только сестра. И снова в трудную минуту рядом оказалась Антонина Ивановна, снова она нашла для него нужные слова:

– Терпи, сынок. Всем нам предначертано в свое время покинуть этот мир. Терпи, время лечит. Вылечило раны твои, вылечит и душу. Сейчас время такое, всюду потери, слезы, боль, горе. Война, миленький. Выпишут тебя из госпиталя, поедешь к сестре в Ярославль, навестишь мамину могилку, поклонишься ей и будешь жить дальше, устраивать свою жизнь. А хочешь, у меня оставайся. Живи. Мне не жалко. Муж мой в море Каспийском утонул в тридцать восьмом году, в рыболовецкой артели работал, а сын в сороковом, во время войны с финнами погиб. Одна я осталась…

У Антонины Ивановны Гришка не остался, но попрощаться зашел. Как она и говорила, время залечило раны, пусть и не совсем, но зато теперь душевные страдания Гришка переносил легче. И все же не утерпел, разбередил себе душу. Прошел-таки той улицей, по которой шагал их полк по прибытии в Астрахань. Ему вспомнился жаркий августовский день, Селиванов, встреча с Машей и песня: «Стелются черные тучи. Молнии в небе снуют». Минуя дом Маши, пересилить себя не смог, глянул в знакомое окно в надежде увидеть свою первую большую любовь. Последнее время он хранил облик любимой только в памяти, так как фотография осталась в немецком блиндаже, где его допрашивали.