Нитка отодвинула щеколду.

Кей предстал в свете ясного утра. Тощий, коричневый, в новых оранжевых трусиках и блестящих белых кроссовках. Поперек лба — пестрая, скрученная жгутом косынка (из остатков костюма «Миннесота»), Эту моду Кей вчера подсмотрел у городских мальчишек. Живот и колени были в земле.

— Где ты успел извозиться? — Нитка обрела привычно строгий тон.

— Потому что вкалываю на грядах, не то что некоторые. Там люди огород нам копают, а вы…

С крыльца Артем и Нитка увидели «огородников». Десятка полтора самых разных людей. Были тут большие и маленькие, знакомые и незнакомые. Среди них — Егорыч, баба Катя, какая-то тетка в цветастом халате, Лелька, несколько пацанов, среди которых Артем узнал Андрюшку-мастера, Ванюшку и других вчерашних строителей камелька.

Все, даже Лелька, усердно работали лопатами. Было вскопано уже не меньше сотки — черный квадрат земли, расчесанный на ровные гряды.

Егорыч учтиво помахал панамкой. Рядом с ним работал длинный парень в порванной спартаковской футболке. Он воткнул с размаха лопату и пошел к «хозяевам», шагая через гряды журавлиными ногами. Светски поклонился Нитке. Подмигнул Кею, вытер ладони о замурзанные джинсы и протянул руку Артему:

— Володя. Свободный художник…

Он был на голову выше Артема и очень худой. Худобу лица несколько смягчала русая шкиперская бородка — она подковой охватывала подбородок и щеки. Светлые глаза глядели с дружелюбием, которое бывает у добрых соседей. Это дружелюбие как бы еще увеличивали толстенные круглые линзы.

«Ну и очки, не то что мои, — отметил Артем автоматически. — С такими едва ли он пахал срочную службу…»

Но рука «свободного художника» оказалась твердой. По-дружески крепкой.

— Вот, решили вскопать вам огородик. Своя картошка в здешней жизни не помешает.

— Даже неловко, — сказал Артем. — Столько народу ради нас хлопочет.

— Да какие хлопоты! Для нас это вроде легкой физкультуры, сплошная польза.

— Но у нас же и сажать-то нечего! — вмешалась Нитка. — Ни одной картошечки!

— Об этом не беспокойтесь. Как говорится, с мира по клубню…

— Ане поздно ли? — спохватился Артем. — По-моему, сажать картошку надо раньше.

— Не поздно. У нас тут свой климат. Через два месяца будете с урожаем… Хотя, конечно, понятие «месяц» — оно здесь относительное.

— Тогда надо включаться, — бодро двинул плечами Артем. — Найдется еще лопата?

— Вам не надо включаться! — заспорил Володя. — Вы обустраивайтесь! А копальщиков и так хватает…

— А вы какой художник? — неожиданно спросила Нитка. — Я имею в виду: живопись, графика или…

— Он всякий! — торопливо сунулся Кей.

— Да, — сказал Володя. — Всё понемногу. Но в основном я скульптор. Творю из всякого здешнего материала. Если будет у вас желание и время, покажу свои «шедевры». Хотя скажу сразу, не всем они по вкусу. Как говорится, на любителя…

Время для «шедевров» нашлось у Артема в тот же день, после обеда. Нитка позвала Кея, и они вдвоем отправились в общежитие, чтобы принести оттуда кое-какие вещи. Артем остался, думая заняться ремонтом. Надо было в большой комнате сбить половицы и вогнать между ними еще одну доску. Доска была, а инструментов не было. Требовались тяжелый молоток, фуганок, ломик, стамеска.

Артем двинулся к Егорычу. Старик развел руками: молоток — пожалуйста, а все остальное — увы…

— Но множество всяких инструментов есть у Владимира! Без сомненья! Он мастер на все руки!

— Это который «свободный художник»?

— Да, да! Я сейчас объясню, как до него добраться…

Путь оказался не очень-то близкий. Но приятный и полный любопытных примет. Уже не стесняясь и не прячась, торчали в небе круглая луна и месяц. Изредка прыгали через тропинку пестрые зайцы. Один раз мелькнуло в стеблях белоцвета квадратное, как фанерная коробка, существо, и два зайца погнались за ним. Один был, кажется, Евсей.

Солнце, бабочки, пестрое мелкоцветье, тишина. Отдаленные громады уснувших цехов слегка размыты в воздухе и похожи на синеватые тени. Один раз тишину мягко растолкали приглушенные удары колоколов и рельсов. Потом, чуть позже, медно позвенел еще один — совсем близкий. Воздух на миг будто застекленел. Коричневые и желтые бабочки замерли, но тут же снова затрепетали. Из-за расколотой бетонной будки вышел мальчонка лет семи — загорелый до такого бронзового блеска, будто был воплощением этого самого колокольного удара. В руках у мальчишки была длинная березовая дубинка — с набалдашником на одном конце и пластмассовой конской головой на другом. Мальчонка глянул на Артема, как на друга-заговорщика, вскочил верхом на дубинку и смело ринулся на ней куда-то сквозь сухостой прошлогоднего репейника.

Артем обогнул будку. На торчащем из стены рельсе висел блестящий, словно только что начищенный, колокол. Размером с большое ведро. Явно корабельный, потому что по нижнему краю тянулась выпуклая надпись: «©емистоклъ». Чудеса…

Извилистая тропка обогнула свалку железного хлама и привела Артема под столетние липы («Откуда здесь такие? Среди всякой индустрии…»). Лип было много, целая роща, а за ней — дощатый высокий забор с дырами. Сквозь одну выбрался навстречу Володя.

— О-о! — округлил он толстые подвижные губы. Весело заблестел очками. — Ты ко мне? — Это «ты» получилось как давнишнее, приятельское, хотя утром они были на «вы».

— Да. Старик растолковал дорогу. Ты не занят?

— Не очень. Хотел поискать на свалке железяку нужной конфигурации, но это успеется… Идем! — И опять нырнул вдыру, сложившись, как складной метр.

За досками открылась обширная, с мягкой травой, площадка, дальний край ее замыкало длинное строение — не то приземистый барак, не то сарай с окошками. А перед ним на площадке возвышались «шедевры».

Артем никогда не понимал всяких абстракций и формализма в картинах и скульптурах. Однажды, еще в школьные годы, сказал Нитке, которая любила порассуждать о полотнах Пикассо и Малевича, «щекочущих подсознание»: «Знаешь, я, наверно, не дорос. Не дано мне постичь своеобразие столь глубокого творческого мышления». Она тогда слегка надулась даже… И сейчас Артем внутренне напрягся, увидев угловатые конструкции из шестеренок, патрубков, решеток, маховиков и всякой «прокатной продукции». Придется кивать с умным видом: «Да, любопытно. Оригинально. Весьма выразительно, чувствуется идея…» Но почти сразу он увидел балерину.

Балерина изогнулась в танце и вскинула руки. Из бетонной плиты торчал длинный арматурный стержень — это была нога танцовщицы. Вторую ногу она, слегка выгнув, отвела в сторону, оттянула носком вниз башмачок — острый кусок железа. Балетной юбочкой служило колесо вагонетки, а туловищем — укрепленный на тонком патрубке мотоциклетный бак с приваренными к нему двумя чашками школьных электрических звонков. Трубчатые руки с гибкими пальцами из арматурной проволоки балерина в волнистом изгибе вскинула над головой… Хотя головы не было. Вернее, не было лица. На длинной шее держалось железное кольцо с обломком шестеренки сверху — не то гребешок, не то маленькая корона. Глаза, губы — все это зритель мог вообразить сам. Да и не в них было дело. Секрет крылся в движении. Скульптор наделил железное создание такой живостью, что металл совершенно потерял природную тяжесть. Еще секунда — и балерина бабочкой взлетит над бетонной глыбой, над подорожниками и клевером. Недаром в них так нетерпеливо стрекочут кузнечики.