За окном дрозды и соловьи рассекали ночь мечами песен, а Леонид-учитель сидел в захламленной комнате и при свете вонючего фитиля писал нескончаемые страстные опусы о Свободе, Великой Идее и Великой Греции, внося свою лепту в поддержку предстоящей войны, жестокость и опустошительность коей он, подобно многим, не сумел предвидеть.

Где-то на улицах выла женщина, и те, кто не спал, вздрагивали. Одно время все полагали, что воет призрак, но, как выяснилось впоследствии, то была женщина, потерявшая всех сыновей в войнах, что год за годом вела осажденная империя. Сгинуло так много угнанных в солдатчину сыновей, что город позволял обезумевшей матери оплакивать их всех по ночам. В те дни не хватало мужчин для сбора урожая и постройки домов, некому было свататься, играть музыку на свадьбах и зачинать детей для жертвоприношения будущим войнам.

Утром Лейла закружилась в делах с энергией, какую никто из знакомых в ней и не подозревал. А дел было много. Чтобы не забыть, она держала под рукой коричневый пузырек с куриной кровью, собираясь в нужный момент предъявить доказательство вновь утраченной невинности, дабы Рустэм-бей успокоился. Лейла попросила агу не появляться на кухне, в женской половине и во дворике, сказав, что готовит к вечеру особое угощение. «Нигде так не обращаются с хозяином в собственном доме», — подумал Рустэм, поражаясь, каким покорным стал под ее опекой, однако счастливое и таинственное лицо Лейлы говорило, что потакать ей к его же пользе. Он оседлал лошадь и поехал осматривать западные поля. Филотею Лейла отправила со срочным поручением ко всем городским ребятишкам, обещав им награду. В результате Каратавук с Мехметчиком, Ибрагим, Герасим и Дросула, вконец изгваздавшись, исцарапавшись и ужарев, провели весь день на каменистом склоне холма, где, опасаясь встречи с Псом, рыскали в кустарнике и чем-то наполняли мешочки. Несколько слуг получили задание всеми правдами и неправдами скупить запас свечей у городских торговцев и чеснока у арендаторов, а остальные совершили набег на собственные огороды Рустэм-бея.

Сама Лейла захватила кухню, что поначалу вызвало недовольство повара. Этот симпатичный дородный парень был уроженцем вилайета Болу в районе озера Абант: изумительные повара появляются там как грибы после дождя, но их тотчас сманивают богачи. Повар Рустэм-бея оттрубил десять лет в ученичестве, заработал ленту и серебряные часы, и другой такой кулинар вряд ли бы сыскался на всем юго-западе. Лейла давно покорила повара своим безудержным восторгом от его готовки, и он, подобно многим, не устоял перед ее живостью и обаянием, а потому она с удивительной легкостью склонила его к своему замыслу устроить восхитительный праздник вкуса, которому поклонялись они с Рустэм-беем. Предполагалась оргия чеснока. Лейла обжарила два баклажана и, когда они стали достаточно мягкими, размяла их в лимонном соке с чесноком и оливковым маслом. Потом с теми же ингредиентами растолкла разваренный картофель, по капельке добавляя оливковое масло. Сделала салат из простокваши и огурцов с чесноком и мятой. Приготовила хумус с нутом, чтобы пробудить сладострастие, и с той же целью смешала восхитительно экзотический напиток: верблюжье молоко с медом, корицей, мускатным орехом и кардамоном. Состряпала пасту из желтой чечевицы, чтобы в дом вошли радость и смех. В каждом кубике барашка повар сделал небольшой надрез и спрятал туда зубок чеснока. Чуть обжарил их в пламени, а потом целый день томил на медленном огне в подливе из петрушки, помидоров, лука и перца. Остальные приправы она добавит в последнюю минуту, чтобы ярко чувствовался вкус. Еще повар приготовил тефтели по-смирнски и аданский шашлык. В честь Лейлы он сотворил цыпленка по-черкесски, густо сдобренного эстрагоном, гвоздикой, паприкой, грецким орехом, чесноком и ореховым маслом. Повар водрузил цыпленка на большой поднос, чтобы лежал, белый и округлый, как прекрасное лицо черкесской девы, за какую выдавала себя Лейла.

Они трудились все утро, наполняя улицу ароматами, которые притягивали нищих и заставляли прохожих исходить слюной. Потом Лейла отправилась париться в баню, дабы на коже не осталось ни крупинки грязи. Раскинувшись в одуряюще влажной духоте, она жевала мастику, чтобы дыхание стало сладким, и прикидывала, какие поэтически красивые слова произнесет, когда окажется в объятьях господина. От волнения сводило живот, и Лейла, закрыв глаза, приказывала себе успокоиться. Предстоящее не было для нее terra incognita, но хотелось, чтобы на этот раз все прошло идеально, насколько позволят Господь и провидение. После бани сомнения стихли, тревоги улеглись. Лейла столь ясно и сильно предчувствовала успех предстоящей ночи, что больше ни капли не волновалась. Но все же купила образок с женским ликом и, надеясь, что ни с кем не столкнется, заскочила в церковь Николая Угодника, чтобы подвесить к иконе Панагии Сладколобзающей. Однако в церкви была Поликсена. Она ставила свечку в чашу с песком и, увидев Лейлу, не знала что и подумать. Растерялся и город, когда поползли слухи.

Лейла поиграла на лютне, но сосредоточиться не могла, и музицирование быстро надоело. Тогда она принялась расчесывать длинную белую шерсть Памук, которая, как обычно, впав в экстаз от прикосновения щетки к пузу, начала брыкаться и кусаться.

— Тихо, тихо! — урезонивала ее Лейла. — Мне сегодня царапины и укусы не нужны. Мы с тобой должны быть красавицами.

Потом она села к зеркалу и гипнотизировала себя до головокружения. Наконец, сморгнув, сказала своему отражению:

— Вот всегда и будем такими красивыми.

Они с двойником доверительно улыбнулись друг другу. Лейла поднесла пальцы к губам и потом коснулась пальцев отражения.

— Пожелай мне удачи, — сказали две Лейлы и на случай дурного глаза добавили: — Назар деймесин.

Лейла проследила, как сервируется низкий стол и раскладываются подушки во дворе, и, проверив результаты ребячьей охоты на склоне холма, дала распоряжение потрясенному слуге, как поступить со свечами. Все получилось как нельзя лучше, и чем ближе подступал решающий час, тем увереннее она себя чувствовала, заранее торжествуя победу.

Лейла вернулась к зеркалу и тщательно подвела глаза. Чуть подрумянила щеки, провела щеточкой по ресницам и бровям, капнула мускуса на запястья и шею, розовой водой сбрызнула разложенную на кровати одежду. Потом разделась и, сидя на краю постели, ножничками аккуратно подстригла клин темных волос на лобке — не коротко, а в меру. Важно, чтобы все было естественным. Она провела рукой внизу живота, удостоверяясь, что ничего не колется и приятно на ощупь. Не колется. Приятно. Мазнула мускусом между бедер, где выше колен начинается нежная плоть. Стоя перед зеркалом, натерлась белым, сладко пахнущим лосьоном. Втирая его в грудь, она наслаждалась ощущением скользкой прохлады, рябью сбегавшей к животу.

Поняв, что нужно убить еще часа два, Лейла прилегла вздремнуть. Она заставляла себя немного поспать, чтобы потом хватило сил на долгую ночь. Памук, громко мурлыча, устроилась у нее на груди. Лейла с трудом мирилась со скверной кошкиной привычкой пускать от удовольствия слюни. Чего хорошего, когда спишь себе ночью, и вдруг в ухо капает слюна.

Солнце свалилось за холм, и Рустэм-бей, не зная, что ему уготовано, но с добрым предчувствием, в назначенное время возвратился в особняк. Лейла встретила его у входа, и, увидев ее, он застыл на месте. От нее восхитительно пахло; и никогда еще она не выглядела столь красивой и свободной. Оделась Лейла очень легко: алые шальвары и такого же цвета просторная, чуть мешковатая блуза, в поясе перехваченная сиреневым шарфом, черного бархата жилет с плотной вышивкой золотой нитью и бархатные туфли с тем же рисунком. Сияли идеально расчесанные черные волосы, огромные глаза, мерцавшие в полумраке, казались бездонными и бесконечно темными. Лоб пересекал обруч из золотых монет, купленный Рустэмом в Смирне, с мочек свисали серьги, тоже из золотых монет, чем ниже, тем меньше.