Андрей с детства учился спокойствию. А что ему, собственно, оставалось делать в тюремной школе для заключенных незаконнорожденных детей? Законы, принятые после демографических взрывов XXIII века, делали незаконнорожденного ребенка собственностью правительства, ставили его вне общества и вне цивилизации.

Маленькому мальчику, еще не познавшему мир, но уже очутившемуся в спецучреждении, действительно оставалось либо научиться выживать, либо…

Андрей выбрал первое. Или, быть может, это судьба сжалилась над ним? Трудно судить однозначно, но интуитивные способности к вождению разного рода машин и совершенно не свойственная детям уравновешенность при действиях в критической ситуации позволили ему в конце концов стать не просто расхожим материалом, которого навалом в любой тюрьме, а ценным специалистом, которого учили не для того, чтобы использовать затем на грубых и опасных ручных работах.

Получил приказ — исполняй.

Сейчас он сам не мог в точности ответить, что за бес толкнул его под ребро, заставив отвлечь этого отморозка лейтенанта от скорчившейся на земле жертвы.

Возможно, это был не очень умный поступок…

Нельзя сказать, чтобы Рощин не дорожил внезапно обретенной свободой. Нет, такое утверждение было бы неправильным, но в его мыслях, действиях присутствовал иной лейтмотив. Андрей еще не разобрался в ней, в этой пресловутой, но уже набившей оскомину в мыслях, «свободе».

Слово, которое поначалу отдавало заманчивой таинственностью непрожитого, все чаще скалило зубы, показывая свою оборотную сторону.

Чтобы постичь истинную причину душевного смятения Андрея Рощина, нужно знать, как он жил до момента насильственной мобилизации.

Единственное, что было позволено заключенным и над чем не имели власти надзиратели, — это свобода мысли. За годы взросления в застенках Ио Рощин привык к одиночеству, он научился думать, долго и часто беседуя сам с собой. Те немногие книги и микрофильмы, которые удавалось добыть в тюрьме, были пищей для разума, некие впечатления и факты, которые его изголодавшийся в заточении мозг раз за разом переваривал в спорах с самим собой, — все это давало подрастающей личности лишь смутное и зачастую неправильное впечатление о той жизни, которая протекала на Земле и других планетах вне тюремных стен.

Однако он впитывал все, что удавалось узнать, и думал, пытаясь восполнить пробелы хотя бы при помощи логики…

В результате и сформировалась личность Андрея Рощина — двадцатидвухлетнего парня, внешне неброского, стеснительного на людях, замкнутого настолько, что никто из окружающих никогда не мог с точностью знать, о чем он думает, что сделает в следующий миг, как отнесется к тому или иному слову…

Те, кто позлее, попроще, пытались приклеить к нему ярлык тормознутого придурка, но Сейч быстро углядел под внешней личиной добродушной невозмутимости тот внутренний стержень, который действительно присутствовал в подчиненном. Согнуть Андрея морально, сломать его приказом, противоречащим неким внутренним устоям этого человека, казалось занятием бессмысленным, заранее обреченным на провал.

И тем сильнее хотелось Сейчу сделать это. Не просто избить или убить, а именно сломать Рощина, превратить в послушную размазню, типа того аборигена в шитом золотом прадедовском мундире, который в один из моментов был готов обнять его ноги, лишь бы остаться в живых…

Сейчас, глядя, как Рощин вылез из чрева своего «Хоплита», которого он водил с непринужденным изяществом, не доступным никому другому из их взвода, Сейч испытывал злое удовлетворение от той мелкой пакости, которую удалось доставить подчиненному. Он знал некоторую слабину Рощина — тот не любил запаха гари, после того как на шахтах Ио однажды попал в подземный пожар. Этот дом как раз был пропитан таким отвратительным, стойким запахом залитого водой пожарища.

Пусть понюхает, козел… — подумал лейтенант, провожая идущую к дому фигуру долгим, ненавидящим взглядом.

* * *

Андрей действительно поморщился, войдя в дом.

Включив фонарь, он осветил коридор, оканчивающийся просторной гостиной, у задней стены которой сумрачным постаментом возвышался камин.

Под ногами жалобно похрустывали осколки от разбитых стекол. Вдоль плинтусов коридора влажно поблескивали, отражая свет фонаря, лужицы дурно пахнущей пожарищем воды.

На лице Рощина отразилась досада, — он понятия не имел, где среди причиненного влетевшими через входную дверь снарядами хаоса искать этот злополучный пульт дистанционного управления. Он даже не представлял, как тот должен выглядеть…

Скорее всего злопамятный лейтенант послал его в дом просто так, из прихоти. Пока они стояли на поляне у заросшего дерном бункера, Андрей просканировал структуру входных ворот и пришел к выводу, что одного орудийного залпа вполне хватит, чтобы вышибить их к чертовой бабушке, безо всяких там отпирающих устройств.

При всей своей внутренней неприязни к командиру взвода Рощин не считал того дураком в профессиональном плане. Сейч наверняка пришел к такому же выводу.

Миновав коридор, Андрей вошел в обширную комнату. Вся мебель оказалась перевернута взрывной волной. Стол ударило о стену и разбило в щепки. Ковер лежал черной, обугленной массой. Глядя на это, Андрей испытывал невольное сострадание к тем, кто тут жил. Свое участие в данной миссии он пока что не обсуждал. Разве у него был какой–то выбор? Выволокли из тюрьмы, швырнули в круговорот событий, проволокли, как паршивого котенка, нагадившего в неположенном месте, через добрую сотню световых лет и, пожалуйста, — выкинули тут, на совершенно незнакомой планете, с четким и недвусмысленным приказом — убивать все, что движется…

Губы Рощина исказила невеселая усмешка. Ему все меньше и меньше нравилось то, что он делал, но

единственной альтернативой была смерть. Если не хочешь участвовать в этом — застрелись. Иначе Сейч с чувством глубокого удовлетворения рано или поздно выстрелит тебе в спину…

Андрей стоял посреди развороченной комнаты, хмуро глядя по сторонам.

В собственной смерти он не видел вообще никакого смысла. Ему точно так же, как и другим, хотелось жить. Это был не инстинкт, не страх, а вполне осознанное желание. Смерть казалась Рощину удручающе окончательной, чтобы думать о ней всерьез. Но и идти напролом, переть против силы, что постоянно маячит за спиной, приставив к затылку холодный ствол, он не был готов. У него в душе не оказалось весомого стимула, чтобы поступать подобным образом. Это был внутренний перекресток, распутье, и каждая из дорог уводила в никуда, в непонятную, пугающую вероятность…

…Рассудив, что протоптался на месте уже достаточно долго для того, чтобы удовлетворить мстительность Сейча, Андрей решил для очистки совести заглянуть в пару соседних комнат и возвращаться назад, доложив, что ничего похожего на пульт не нашел. Пусть лейтенант выбивает двери бункера из орудий своего «Фалангера», с него станется…

Открыв одну из дверей, Рощин заглянул в маленькую спальню, милосердно обойденную взрывами, обежал взглядом ее стены, на которых висели несколько незатейливых картин в рамках, и хотел было идти дальше, когда заметил, как слабо шевельнулась плотная штора, свисавшая до самого пола с обеих сторон оконного проема.