Яр делает шаг вперед, явно намереваясь снова зажать меня у стены. Вот ничему-то его жизнь не учит. Что, правильных детишек от правильной женушки ему уже не надо? Среди фамильных ценностей нашлись те, которыми пожертвовать не жалко?

— Не подходи, — я отшатываюсь еще на шаг назад, пытаясь припомнить, как нужно действовать по инструкциям во всяких роликах по самообороне, которых, разумеется, было просмотрено тысяча штук, но когда это помогало?

Кажется, самый главный совет подобных роликов — вырвись и беги.

Я вырвалась. Так, и куда бежать? Я пока до двери доберусь — он же снова найдет, как меня поймать. Он же у этой же двери стоит, и уж точно дернется мне наперерез, если я резко сорвусь с места.

На мое счастье, Ветров все-таки останавливается. Кажется, понимает, что вот сейчас со мной уже не прокатит проехать за счет неожиданности, а на полном серьезе со мной сцепляться, у него явно настроения нет. Счастье-то какое, не передать словами!

— Ответь мне на один вопрос, Вик, — сухо и недовольно выдыхает Ветров, и я ощущаю болезненность в его голосе — и нет, мне совсем не стыдно, — ты совсем больная?

— Это я больная? — У меня аж горло сводит от возмущения. Это… Это уже совсем за краешком! — Это я тебя спрошу, Ветров, — яростно сплевываю я, — что ты о себе вообще возомнил? Какого дьявола ты лезешь ко мне? Ты что-то попутал? Так давай я тебе разъясню, от меня тебе стоит держаться как можно дальше. Тебе ясно?

— Очень интересно, — тем временем неприятно кривя губы шипит Ветров, — почему это для меня — и такое исключение. Чем это я плох для тебя, киса? Расскажешь?

О-о-о, мне весь список претензий огласить можно? Так мы можем до утра не управиться!

— Ты от меня ушел!

Господи, зачем я брякнула именно это? Ведь восемь лет прошло, должно было отсохнуть, мне должны были уже давно отболеть именно эти претензии, и куда важнее было другое — то, что он сделал для моей карьеры напоследок.

Я все это понимаю. Но наступать продолжаю именно с этим, наступать и с каждой фразой — вновь и вновь пытаться проткнуть в груди Ветрова сквозную дырку. А он молча смотрит на меня, пытаясь вырубить мой звук одним только раздраженным взглядом. Вот только — нет, это не работает!

— Ты ушел молча, не сказав мне ни слова. Ни звонка, ни сообщения, ни черта, кроме повестки из суда, гласящей о том, что твоя светлость в меня наигралась. И вот теперь ты ко мне лезешь? Что, со своей породистой скучно стало? Так найди себе проститутку, а от меня держись подальше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я почти задыхаюсь, пытаясь заткнуть именно это, компрометирующее, но…

Кажется, я слишком долго загоняла его в самую глубину сознания. Слишком долго прикидывалась, что мне стало безразлично. Нет. Не стало. Спасибо, что сейчас из меня плещется только яд. Могли бы плескаться слезы…

— Уймись сейчас же, — Ветров перехватывает ту мою руку, которой я тыкаю в его рубашку заставляя отступать. И я замираю, потому что любое его прикосновение — как удар дефибриллятора.

И как после удара дефибриллятора, сердце в моей груди тоже резко подпрыгивает, вскрикивает, пытается начать биться. А я хочу, чтобы оно сдохло наконец и уже не подавало ни малейших признаков жизни. Раз уж оно совершенно не умеет делать выбор!

— Вот так-то лучше, — раздраженно бросает Ветров, пока у меня все нутро сводит этой острой судорогой, — ты вообще хоть на секунду понимаешь, насколько большой шаг тебе навстречу я делаю?

Спасибо, милый, так помог, так помог… Вот правда!

Я делаю только один шаг вперед. У Ветрова, кажется, проступает на физиономии что-то удовлетворенное, вроде как «молодец, одумалась, иди к папочке», и я с удовольствием стираю эту мысль с его лица. С размаху так стираю…

Боже, как давно я хотела двинуть ему по морде…

В эту пощечину я вкладываю всю душу, и ладонь тут же немеет, а у Ветрова дергается голова — будто я его кулаком ударила.

А как глаза-то у моего бывшего благоверного сатанеют — видимо, давненько его светлости не сообщали, что он зарвался, именно таким способом. Но я не собираюсь думать о том, что не дай бог меня отправят в опалу снова. К черту!

— Сделай одолжение — сделай сейчас шаг обратно, Ветров, — у меня не выходит не рычать, — и впредь, если захочешь снова сделать шаг в мою сторону — отруби себе ногу. Или обе. Здесь тебе не рады. Кому угодно, только не тебе.

Самое главное в этой ситуации — не оглядываться внутрь себя. Но… Это я худо-бедно научилась.

Пальцы Ветрова на моем запястье стискиваются только сильнее, а глаза — они и вовсе превращаются в два ярких синих костра, и у меня даже нет сомнений в том, кого именно на тех кострах сжигают. Но пошел он все-таки…

Если восемь лет спустя все, что может он мне сказать — это вот эту чушь про чудовищные усилия на один только шаг ко мне, то пусть он катится туда, где на один шаг не стоит тратить столько усилий. К своей блондинистой ро-о-овне, которую я сейчас ненавижу не меньше, чем его самого.

— Вика! — этот рык перехватывает меня у самой двери. И, наверное, я бы не обернулась, если бы не сформулировала то, что все-таки следует сказать.

Я не любила, когда он злится. Совсем. Он становился слишком чужой, слишком молчаливый. Вытянуть из него причину его обиды было можно, но — чертовски сложно. Выцеловать, выпытать, вымолить. Это осталось в прошлом, а привычка не дышать, когда он вот так убийственно на меня смотрит — осталась. Кажется, безнадежно. Меня проще усыпить, чем перестать так трепетать перед этим мудаком.

— Я не хочу шантажировать тебя ребенком, — сухо и как можно более деловито произношу я, — но если еще хоть раз ты ко мне полезешь — мы вернемся к тому варианту, в котором ты ничего просто не получаешь. Будем общаться только исками и апелляциями. Устраивает такой вариант?

Конечно, не устраивает. Вон как стиснулись кулаки, и как явственно заскрипели зубы — отсюда слышу.

— Вот и чудненько, — я улыбаюсь самой фальшивой из моих улыбок и ухожу в подъезд. Мне не хочется. Меня будто рвет напополам, и одна часть хочет, чтоб меня немедленно остановили, а вторая — умная, все-таки требует, чтобы я даже не шла, а бежала, и чтоб никаких полутонов и предупреждений. Больше я Маруську к этому придурку не подпускаю, но…