Я открыл дверку и посмотрел на нее. Она выглядела чудесно. Какое-то мгновение она стояла неподвижно, позволяя себя разглядывать, при этом на лице ее было такое милое застенчивое выражение, какого я никогда у нее прежде не видел.

Я изобразил чрезвычайное удивление и спросил:

– Дорогая, что случилось? Ты не заболела?

Она изумленно вскинула брови и спросила:

– Я? Что ты имеешь в виду?

– Я не вижу на тебе ни одного пистолета… Нигде.

Она засмеялась и набросилась на меня:

– Какой же ты дурачок! – Она принялась меня щекотать.

Я взял ее левую руку на излом, но она ответила приемом дзюдо, одним из самых мерзких, какие когда-либо рождались в Японии. К счастью, я знал на него ответ, а потом мы оказались на полу душевой, и она вопила:

– Отпусти! Ты мне волосы намочишь!

– Это так важно? – спросил я, не сдвигаясь с места. Мне нравилось там, где я в тот момент находился.

– Думаю, нет, – тихо ответила она и поцеловала меня.

Потом я ее отпустил, и мы, хихикая, принялись оглаживать друг другу синяки. Это был самый замечательный душ в моей жизни.

* * *

Семейная жизнь началась у нас с Мэри так гладко и естественно, словно мы были женаты уже двадцать лет. Нет, я не говорю, что медовый месяц прошел скучно (совсем нет) или что у нас не осталось тысячи вещей, которые нам предстояло друг о друге узнать, – суть была в том, что мы словно бы уже знали друг о друге все необходимое, и это превращало нас в семейную пару. Особенно это относилось к Мэри.

В памяти те дни сохранились не очень ясно, и все же я помню каждую их секунду. Помню ощущение счастья и легкой дезориентации. Когда-то мой дядя Эгберт достигал примерно такого же эффекта с помощью кружки кукурузного виски, а мы с Мэри тогда даже не принимали таблеток «темпуса». Я был счастлив. Видимо, с годами я успел позабыть, на что это похоже, или просто давно перестал сознавать, что несчастлив. Да, случалось, кто-то вызывал у меня интерес. Случалось, я увлекался. Веселился, пресыщался – но счастлив ни с кем не был.

Мы ни разу не включили стерео и ничего не читали, разве что иногда Мэри зачитывала мне вслух что-то из книг Баума про страну Оз. Это были бесценные раритеты, оставленные мне моим прадедом, – Мэри никогда в жизни таких не видела. Их чтение не возвращало нас в реальность – оно уводило нас еще дальше от нее.

Лишь на второй день мы пешком спустились в поселок, потому что мне хотелось показаться на люди с Мэри. Местные жители думают, что я – писатель, и я поощряю их заблуждение. Поэтому я задержался в магазинчике, чтобы купить пару ламп, конденсатор и ленту для моей пишущей машинки, хотя у меня, разумеется, не было ни малейшего намерения что-то записывать. Я разговорился с владельцем магазинчика о слизняках и режиме «Голая спина», только чтобы поддержать свой публичный образ, естественно. У них тут недавно случилась ложная тревога, и одного местного в соседнем городке застрелил воинственный констебль: бедолага по рассеянности появился на публике в рубашке. Владелец магазина был возмущен. Я сказал, что убитый сам виноват: время сейчас неспокойное, военное.

Он покачал головой:

– Я считаю, ничего бы не было, если бы мы тихо занимались своими делами. Господь сотворил людей не затем, чтобы они болтались в космосе. Лучше бы мы бросили эти космические станции и сидели дома, тогда все у нас было бы в порядке.

Я указал ему на то, что слизняки прибыли сюда на собственных кораблях, что это не мы за ними летали, – и поймал предупредительный сигнал от Мэри: не болтать лишку.

Владелец магазина оперся на стойку, наклонился ко мне и спросил:

– Но ведь пока мы не летали в космос, у нас проблем не было?

Я согласился.

– Вот видите? – сказал он торжествующе.

В ответ я промолчал. Как тут спорить?

Больше мы ни с кем не виделись и не говорили. На обратном пути мы проходили мимо хибары местного отшельника Старого Джона по прозвищу Горный Козел. Говорят, Джон раньше держал коз, не знаю, правда ли это, но несет от него как от козла. По моей просьбе он приглядывал за моим домиком, и мы уважали друг друга, то есть без необходимости друг к другу не лезли. Но, увидев его, я помахал рукой.

Он помахал в ответ. Одет Джон был как обычно: старая армейская куртка, вязаная шапочка, шорты и сандалии. Я хотел предупредить его, что тут неподалеку человека застрелили за то, что не соблюдал правила ходить голым по пояс, но передумал. Джон – ярый анархист, он бы еще больше заартачился. Вместо этого я сложил ладони рупором и крикнул:

– Пришли ко мне Пирата!

Он снова махнул рукой, и мы пошли дальше, не подходя к Джону ближе чем на две сотни футов: разумная предосторожность, поскольку он был с наветренной стороны.

– Кто такой Пират, дорогой? – спросила Мэри.

– Увидишь.

И она увидела. Едва мы вернулись домой, появился Пират. Дверца, что я для него сделал, открывалась на его «мяу», так что он мог входить и выходить когда заблагорассудится. Пират был здоровенный, наглый, драный котище, наполовину рыжий персидский, наполовину дворовых кровей. Он вошел с важным видом, высказал мне все, что думает о хозяевах, которые исчезают слишком надолго, затем простил и ткнулся мордой мне в ноги. Я потрепал его по спине, и тогда он отправился обследовать Мэри.

Я внимательно наблюдал, что она будет делать. Мэри опустилась на колени и издавала звуки, которые обычно используют люди, понимающие кошачий протокол, однако Пират смотрел на нее подозрительно. Затем вдруг прыгнул к ней на руки и заурчал, как неисправный топливный насос, тыча головой в ее подбородок.

Я облегченно вздохнул.

– Ну слава богу, – сказал я. – А то я уж думал, что он не разрешит тебя оставить.

Мэри подняла глаза и улыбнулась:

– Не волнуйся, я прекрасно лажу с кошками. Я сама на две трети кошка.

– А еще на треть кто?

Она скорчила гримаску:

– Узнаешь.

Она чесала Пирата под подбородком, а он тянул шею и принимал ласку с выражением весьма неприличного похотливого удовольствия на морде. И еще я заметил, что цвет ее волос точно в тон его шерсти.

– Старый Джон заботится о нем, когда меня нет, – объяснил я. – Но Пират принадлежит мне. Или наоборот.

– Я догадалась, – ответила Мэри. – И теперь я тоже принадлежу Пирату. Верно, Пират?

Кот не ответил, он продолжал бесстыдно нежиться, но было ясно, что она права. У меня и в самом деле камень с души свалился. Котофобы никогда не поймут, почему кошки имеют такое значение для котофилов, но если бы Мэри оказалась не из нашей ложи, это бы постоянно на меня давило.

С тех пор Пират почти все время оставался с нами – или с Мэри, кроме тех случаев, когда я выгонял его из спальни. Мэри и кот протестовали, но тут я был неумолим. Мы даже взяли его с собой, когда спускались в ущелье пострелять по мишеням. Я говорил Мэри, что безопаснее было бы оставить его дома, но она ответила: