Не знаю. Я ненормальная.

Обычно я такое обсуждаю с Питером, но нам было не до того, все от разных хищников бегали.

Эти мысли бродят у меня в голове, пока я пытаюсь уснуть. Джефферсон лежит недалеко, метрах в трех, хотя с тем же успехом он мог бы быть в другой стране. Как-Там-Ее, уверена, дрыхнет без задних ног в мягкой постельке. А я? Я никак не найду себе места под древним ковром.

Достаю из сумки Пуха и крепко обнимаю.

* * *

На рассвете выбираемся из музея в парк, идем на север. После убийства белого медведя мы почувствовали себя тут главными хищниками, так что морально стало полегче. Правда, по дороге я лихорадочно вспоминаю, какие еще монстры водились в зоопарке. Пумы? Оцелоты? Обезьяны-убийцы?

Перед нами за заборчиком – огромное озеро; водохранилище, кажется. Воды мало, да и та покрыта зелеными водорослями. Надо бы наполнить флягу, бог с ней, с тиной. Но тут я замечаю несколько трупов, прибитых к берегу. Распухшие тела болтаются в воде, над ними кружат вороны, что-то поклевывают.

Изгиб пруда выводит к Пятой авеню. Решаем рискнуть: лучше уж прошагать вдоль границы Конфедерации, чем обойти водохранилище и наткнуться неизвестно на что.

Откровение? Я ни разу не ходила в Гарлем.

Ну да, с расовыми предрассудками в нашем обществе было типа покончено. Обаму вон даже в президенты выбрали. В теории все классно. В смысле, я верю в равенство, и у меня в школе никогда не звучало расистских высказываний. Но это не значит, что мы водили дружбу с чернокожими. У нас было человек пять черных учеников, и они тусовались друг с другом. Народ не горел особым желанием стирать границы и различия. В социальной жизни и так проблем хватает, кому надо ломать собственные предубеждения?

В общем, чем ближе мы к северному краю парка, тем сильней меня грызет смутное беспокойство. Жмусь поближе к Питеру. Понимаю, что бред, но Питер все-таки афроамериканец, или афро-апокалиптический американец, или кто он там – и я надеюсь, он меня успокоит. Мол, дорогая подруга, никто вас не арестует и не отдаст под суд за рабовладение или еще что.

Я. Слушай…

На этом мысли заканчиваются.

Питер делает брови домиком.

Питер. Что, пришла пора обсудить Гарлем?

Я. Что? Нет. Ладно, да.

Питер. Ага. Попробую догадаться. Ты боишься, что белым там будет несладко, и хочешь, чтобы я тебя успокоил?

Я. Угу.

Ну да, он меня раскусил, чего уж притворяться.

Питер. Знаешь, подруга, я ж тебе не телепат какой-нибудь. Откуда я, блин, знаю, как нас встретят?

Я (заикаясь). Я просто думала… может… твои предположения… Или еще что…

Питер. Ладно, предположения так предположения. Вот они. Народ сильно не в духе. Пардон. Ниггеры сильно не в духе.

Злится.

Я. Ясно, ясно. (После паузы.) А с чего вдруг?

Питер. Да с того. Судя по всему, белые решили, что в конце света виноваты черные.

Я. Да ну, я вот так не решила.

Питер. Какая радость!

Я. Ты о рассказе Кротов? О расовой войне, да? Я помню. Только… стреляют пока что в нас.

Питер улыбается.

Питер. Не дрейфь. Поговорю с ними на фене, и все будет тип-топ.

Я. Ты извини, если что. Мне просто страшно.

Питер. Подруга, ни один ниггер не соблазнится твоей костлявой задницей.

Я. Ты ж знаешь, я не об этом!

Питер (качает головой). Не знаю, ясно? Не могу говорить за других. Думаешь, я был типа, как они? Ниггер-гей, который ходил в школу для голубых! Да меня первым сожгут у позорного столба!

Я. Да уж, это точно. (Немного поразмыслив.) А ты попробуй притвориться мужиком.

Питер смеется. Кажется, меня снова любят.

Пока я жалела себя несчастную из-за Джефферсонова увлечения Грудастой, Питеру, наверное, было намного хуже. На Площади ему жилось классно. Геев там хватало, и чужое поведение никого не заботило – лишь бы от общих дел не отлынивал. А тут? Здешнее общество – или как оно у них называется – не сильно похоже на толерантное.

Когда все закончится и мир будет спасен, обязательно найду Питеру дружка.

За водохранилищем парк с востока на запад пересекает дорога, по ней когда-то ездили машины. Вспугиваем стаю бродячих собак. Они что-то грызли – опять трупы; воняют не слишком, значит, умерли недавно. Вокруг валяются стреляные гильзы, но оружия нет. В засаду, наверно, попали. Мы спешим побыстрей убраться с открытого места под деревья на другой стороне.

На некоторых псах до сих пор надеты яркие ошейники. Помню, мы пытались приручить одичавших собак, однако они уже привыкли есть мертвых и бегать от живых, которые охотились за собачьим мясом. Больше всего я жалела тех зверей, что потеряли хозяев, когда были щенками. Пыталась их ловить, чтобы снять ошейник, но они мне не доверяли, улепетывали со всех ног. Песики росли, шею им давило все сильней, и в конце концов они задыхались.

Может, это вроде метафоры – про всех детей, которые не сумели отвыкнуть от прошлого мира. Не знаю.

* * *

Ну вот, дошли. Северо-восточная граница парка. В углу под стенами – много заброшенных грядок. Стебли у растений пожелтели, земля сухая.

Трусим к выходу. Пятая авеню выложена знакомым светлым камнем. За оградой – пустынная площадь, разбитые машины, мусор.

Джефферсон делает шаг на улицу. Старается вести себя как ни в чем не бывало, но выходит не очень – видно, что напряжен. Мы за ним, с открытого пространства поскорей ныряем в проход между домами. Вывески сообщают, что с Дюк-Эллингтон-секл мы свернули на Тито-Пуэнт-уэй.

Теперь нужно пробираться к реке. Здесь самый короткий путь. Меньше десяти кварталов – и мы будем на ФДР-драйв. Оттуда, если дорога свободна, пойдем к мосту Трайборо и по нему – на Лонг-Айленд.

А дальше… Поживем – увидим.

Первые несколько кварталов вокруг тянутся одинаковые, не очень высокие, скучные дома из красного кирпича. На перпендикулярных улицах стоят старые пятиэтажки без лифтов, на первых этажах магазинчики. Небольшие универсамы – местные называют их бакалеей – разграблены и сожжены.

Успеваю подумать: «Кажется, проскочим без проблем», и тут появляются первые люди. На крыльце болтает стайка моих ровесниц.

Чуть не сказала «чернокожих ровесниц». Может, так и надо было – для ясности; но это обычные девчонки, честное слово. Назову их черными, и станет понятно: я считаю их другими, будто они от меня отличаются. Ну, мы же все исходим из того, что принимаем за норму. Я думаю о себе просто как о девушке. Для них же я – белая девушка. Язык умеет ставить ловушки.