— Да о чем угодно, — отозвался Кингсли, захватил пальцамищепотку икры, отправил ее в рот и облизал пальцы.

Он заполнил свою тарелку едой, потом открыл шампанское инаполнил два бокала. Один он с улыбкой вручил Мими.

— Я серьезно. Мне не хочется, чтобы ты обиделся.

— Кто — я? — Изумился Кингсли.

Он уселся на диван, водрузил ноги на кофейный столик, атарелку с завтраком примостил себе на колени.

— На чем... на чем живет Серебряная кровь? — Спросила Мими.— Ну, в смысле, помимо кофеина, сахара и креветок размером с твой кулак, —добавила девушка, наблюдая, как Кингсли ест. — Ну, то есть ты все ещеисполняешь церемонию? В смысле — над людьми?

Кингсли покачал головой. Он обмакнул креветку в коктейльныйсоус и заметно помрачнел.

— Нет. — Он откусил кусочек. — Нет, дорогая. Для тех, ктопил бессмертную кровь, это уже не вариант. Боюсь, для Кроатана единственнаякровь, которая чего-то стоит, это кровь, текущая в твоих жилах.

Мими уселась на кровати напротив Кингсли, скрестив ноги, иизогнула шею.

— А ты когда-нибудь ощущаешь искушение?

Кингсли лениво улыбнулся.

— Постоянно.

— И что ты делаешь?

— А что тут сделаешь? Я не могу. Я дал слово соблюдатькодекс. Я живу в воздержании. Я по-прежнему могу есть пищу... и иногда она дажеприятна на вкус.

Он пожал плечами и вытер пальцы о подол рубашки.

Мими чуть было не сказала ему, чтобы он так не делал, нопритормозила — в конце концов, она ему не мамочка.

— Ты хочешь сказать, что не чувствуешь вкуса всего этогодобра?

— Я пытаюсь.

— А как же все те жареные пирожки?.. — Удивилась Мими.

Ей вдруг стало жалко Кингсли. Он был бессмертен в истинномсмысле слова. Для поддержания жизни ему не требовалось ничего. Какое одинокое истранное существование.

— Да, я знаю. — Кингсли рассмеялся, но глаза у него былипечальные. — Я много ем, потому что способен чувствовать вкус лишь частицытого, что стоит передо мной. У меня бездонный аппетит, я из тех, когоневозможно насытить. — Кингсли подмигнул девушке. — В этом и заключаетсяпроклятие Серебряной крови.

— И ты еще говорил мне, что это я несерьезно отношусь ксерьезным вещам! — Поддела его Мими.

— Ну, не без того. Мы с тобой во многом похожи, — отозвалсяКингсли. Он поставил пустую тарелку и подошел к девушке. — И нам неплоховместе? — Спросил он. — Ну признайся — клево же?

Он лизнул ее в шею, потом в ухо, потом нежно поцеловал спинуи плечо. От его губ пахло шампанским.

Мими закрыла глаза.

Небольшое развлечение — вот что это такое. И не более. И длянего, и для нее. Просто секс. Чисто физическое явление, исключительно радиудовольствия. Никаких чувств, никакой божественной связи, никакого небесногопризвания... Просто развлечение. Ничего больше.

Кингсли продолжал целовать ее в шею — и вдруг Мимипочувствовала, что он выпустил клыки и щекотно прикусывает ее кожу.

— Эй, ты что это делаешь? — Поинтересовалась девушка, ощущаястрах, смешанный с возбуждением.

Ей никогда не доводилось оказаться на месте жертвы. На местедобычи. Кингсли был опасен. Исправившаяся Серебряная кровь. С тем же успехомего можно было бы назвать исправившимся доберманом.

— Тсс... это не больно... честное слово.

Он прикусил ее шею — совсем чуть-чуть, только чтобы онапочувствовала, как его клыки пронзили кожу, — а потом слизнул каплю ее крови.Облизнул губы и улыбнулся Мими.

— Попробуй!

Мими пришла в ужас. Что он только что сделал? И теперь онхочет, чтобы она тоже это проделала?

— Нет.

Но Мими вынуждена была признать, что искушение сильно. Ейвсегда было интересно — каково это. Почему Кроатан предпочитает это обычнойцеремонии.

— Давай. Ты не причинишь мне вреда. Уверяю тебя.

С Кингсли Мими чувствовала себя живой, раскованной, нестесненной условностями. Ну правда, какой тут вред? Просто прикосновение.Просто капля. Просто поддразнивание. Она не хотела пить его кровь, но внезапноей до смерти захотелось ее попробовать.

Игра с огнем. Поднести руку к пламени и отдернуть прежде,чем обожжешься. Лезвие ножа, идущее между опасностью и развлечением. Русскиегорки. Выброс адреналина опьянял. Мими выпустила клыки и уткнулась лицом в шеюКингсли.

Солнце встало, заливая комнату светом. А Мими Форспереживала лучший момент своей жизни.

ШАЙЛЕР

Она переживала из-за того, что вот так бросила Блисс. Носейчас она настолько была на взводе, что не могла думать ни о чем другом, крометого, что та, с кем она всю жизнь мечтала поговорить, теперь очнулась. Онажива. Аллегра ван Ален жива. Она открыла глаза полчаса назад и позвала дочь.

Войдя в стеклянные двери Нью-Йоркской пресвитерианскойбольницы и направившись к лифту, на котором можно было добраться в отделениепостоянного ухода, Шайлер попыталась вспомнить, сколько дней и ночей онапровела, бродя по этим коридорам, освещенным лампами дневного света, пропахшимантисептиком и формалином, сколько раз она встречала здесь день рождения, Деньблагодарения и Рождество, проходя мимо сочувственно улыбающихся медсестер имимо заплаканных, встревоженных людей, толпящихся возле операционных.

Сколько раз?

Столько, что и не сосчитать. Столько, что и не перечислить.Здесь, в этом медцентре, прошло все ее детство. Горничная учила ее ходить иговорить, а Корделия оплачивала счета. Но у нее никогда не было матери. Не былотого, кто пел бы ей песенки во время купания или целовал перед сном. Ей не откого было хранить тайны, не с кем воевать за наряды, не с кем ссориться, хлопаядверью. У нее не было нормального чередования нежности и раздоров, бесконечногопути к близости матери и дочери.

У нее было только вот это.

— Как вы быстро добрались, — с улыбкой сказала ей дежурнаямедсестра. Она проводила Шайлер от ординаторской до частного крыла, в которомпребывали в оцепенении самые привилегированные и самые тяжелые коматозникиНью-Йорка. — Она вас ждет. Это чудо. Врачи просто не могут прийти в себя. —Медсестра понизила голос. — Говорят, о ней могут даже сообщить по телевизору!

Шайлер не знала, что и сказать. Она до сих пор не моглаповерить в то, что это правда.

— Подождите. Мне нужно... мне нужно кое-что принести изкафе.

Девушка быстро обогнула медсестру и сбежала по лестнице досамого первого этажа. Она выскочила наружу через вращающуюся дверь, напугавнескольких интернов, устроивших себе незапланированный перерыв с распитием кофена лестничной площадке.