Давеча же в Доме архитектора предавались мы с Майкой культурному архитектурному отдыху. Один симпатичный юноша пел нам под гитару старинные русские романсы. Ловко пел, умеючи. Пожилые архитекторы умилялись: такой молодой, такой современный – и так хорошо поет старинные романсы!

После были танцы под джаз, и Майка так плясала твист, что все глядели на нее, выпучив глаза. Но от такого усердия ей стало дурно, и я еле довез ее до дому.

А в «Литературке» ругают «Молодой Ленинград», хорошо ругают, с пристрастием.

«Стоит сорвать с вахтинских рассказов, с ефимовской повести изящную упаковку, стоит забыть о Толстом, Бабеле, Хемингуэе…»

И правда! Давайте забудем о Толстом, Бабеле, Хемингуэе! И о Стендале, Чехове, Достоевском, Бунине – тоже! Ну их всех к лешему! И сорвем изящную упаковку с литературы – сразу все увидят, что она не изящная! Сразу все поймут, что она никому не нужна, что все это сплошная белиберда!

Браво, «Литературная газета»! Браво, критик Сидоров! Браво и бис! Ура!

И еще: вызвали меня в военкомат и вклеили в мой военный билет мобилизационное предписание.

Через 8 часов после начала войны должен я явиться к некоему детскому садику, имея при себе вещмешок, ложку и кружку. ПРИ НЕВОЗМОЖНОСТИ явиться по этому адресу, должен прибыть я в другое место, расположенное далеко за городом.

Тут тебе лето, Летний сад, черный кот и смешная «Литературная газета», а тут тебе – натуральный конец света. Не литературный, не метафорический, а самый реальный, уже учтенный в миллионах бумажек, в сотнях циркуляров и предписаний.

И предстану я пред господом с вещмешком, с ложкой и с кружкой. И с этим мобилизационным предписанием. А там, на Земле, уже ничего не будет – ни Парижа, ни Нью-Йорка, ни Летнего сада, ни кошек, ни женщин, ни стихов – ни черта.

Встану я – руки по швам – и гаркну:

– Младший инженер-лейтенант запаса Алексеев по вашему, Господи, приказанию, явился!

– Как стоишь! – скажет Господь. – Выше подбородок, убери живот! Распустили вас там, внизу! Я с вами цацкаться не буду!

3.6

Моя беда – косноязычие. Я никудышный собеседник, молчун, скучный, серый тип. Общение с интеллектуалами для меня сущая мука. Сижу и думаю, что бы сказать этакое умное. И всегда я не в курсе – плохо знаю кино, джаз. Даже литературу современную плохо знаю и говорить о ней не умею. Слушаю, как говорят другие, и удивляюсь: откуда они все знают? И завидую. И огорчаюсь.

Люблю компании, где никто не умничает, где просто пьют водку, смеются и говорят всякие глупости.

12.6

Сегодня воскресенье. И солнце. Решили погулять на свежем воздухе.

Приехали в Приморский парк на Крестовском и ужаснулись.

Травы не было видно. Голые тела лежали сплошь – под всеми кустами, среди цветов на газонах, вдоль всех дорожек и аллей. По аллеям бродили толпы раздетого народа. Людей в парке были многие тысячи.

Старухи с жирными дряблыми телами в безобразных розовых панталонах, пожилые отцы семейств в длинных черных трусах и в соломенных шляпах, вовсе голые малые дети обоего пола, молодые красотки в модных купальниках «бикини» и в черных очках, парни в шортах. Транзисторы, фотоаппараты, киноаппараты, бутылки, консервные банки, зонтики, шезлонги, надувные матрацы, детские коляски… Шум, гам. Транзисторы оглушают невероятной какофонией из джаза и популярных советских песен. К аттракционам не подступиться. Крутятся карусели, мелькают качели, серебряные самолетики делают мертвые петли, тележки с грохотом несутся с «американских гор». Женский визг, хохот, крики.

Ах, как весело! Ах, как хорошо!

Народ развлекается. Народ отдыхает. Народ дышит свежим воздухом.

17.6

Птицы не хотят уступать лес дачникам.

Одна птаха свила гнездо в нашем недостроенном сарае – прямо у входа, на дровах. В гнезде пять серых пятнистых яичек. Когда я вхожу в сарай, птица улетает, но если не вхожу, если только стою у входа, она сидит в гнезде, выставив голову и хвост; мне ее хорошо снаружи видно.

Что-то долго она сидит на своих яйцах. А потом ведь еще и птенцов будет выращивать. Длинная история. Придется с сараем подождать – после дострою.

В нынешнем моем восприятии природы есть нечто скорбное. Пришел, мол, и уйду, а ты, любезная моему сердцу природа, останешься навеки.

А раньше, в шестнадцать, в восемнадцать, в двадцать лет, соприкасаясь с ней, я думал о своем бессмертии, ибо уверен был, что не умру никогда. Да, даже в двадцать. Умом знал, что смертен, а сердцем не верил.

Тогда, в 52-м, в Петровском, когда открылась мне вдруг вся красота лесов, лесных опушек, лесных дорог и тропинок, лесных речек и озер, – как тогда был я счастлив!

Прошло с тех пор 14 лет.

Завтра мне исполнится 34.

18.6

Солнце мягкое, сквозь облака. И очень тихо. Ни одна травинка не колышется.

Пошел в лес за корягами.

Едва вошел в ближний ельник, меня атаковали полчища комаров. Обмахивание веткой не помогало. Эти твари жалили мне спину сквозь рубаху, впивались в ноги, не обращая внимания на носки. Я бросился бежать. Они – за мной, но несколько поотстали. Я перешел на шаг, и они снова настигли меня. И зверствовали пуще прежнего.

Пока я выворачивал из земли корень сосны, они облепили меня всего. Они сладострастно приникли к моему телу и пили мою кровь. Взвалив корень на плечи, я позорно бежал из леса. За моей спиной слышалось грозное гудение. Они были вне себя от ярости: я ускользнул недоеденный, полный вкусной красной крови!

«Сволочи! – думал я. – У меня же сегодня день рождения! Разве можно пить кровь из человека, когда у него день рождения! Совсем осатанели!»

Искупался и поехал в город. Вечером смотрели «Назначение» в постановке «Современника».

Все та же вечная тема о дураках. Смысл пьесы: умным нельзя сидеть в тени, умные должны быть энергичны, должны быть уверены в себе, должны занимать то место, которого они заслуживают; все беды от того, что глупые нахальны, а умные скромны. Как только умные займут свое место, все образуется. Все зависит, оказывается, только от них самих, от умных. Они добровольно посадили себе на шею дураков и терпят.

Потом у нас были гости. Спорили о Солженицыне.

П. сказал, что я Солженицыну завидую: его печатают, он известен. Я обиделся, ушел из комнаты, хлопнув дверью, но в душе было сомнение: а что если П. прав?

21.6

В нашем саду распустился мак. Огромный, ослепительно красный цветок. Внутри же он черный. И белые тычинки.

Стою перед ним, любуюсь и удивляюсь. Зачем, кому нужна была бы эта красотища, не будь человека?

Тонкие, нежные лепестки шевелятся под ветром, как пламя. Протянул руку, дотронулся до них кончиками пальцев – не жжется. Холодный огонь.