— Владимир говорит, что ты уже несколько месяцев нетанцуешь.

— С тех пор как бабушка заболела, а потом умерла, послеприезда Жильяра… я не могла заставить себя вернуться в балет.

— Теперь это не имеет значения. — Он обернулся и,заметив самовар, ностальгически улыбнулся.

— Что ты хочешь этим сказать? Знаешь, Дягилев сноваприглашал меня на гастроли. Теперь я могла бы поехать. — Она сновавсхлипнула, а он улыбнулся.

— Нет, не могла бы.

— Почему же?

— Потому что ты едешь в Нью-Йорк.

— Я? — Она не верила своим ушам. — ВНью-Йорк? — В этот момент у Зои был вид ребенка, и он рассмеялся.

— Потому что ты выходишь за меня замуж. Даю тебе двенедели на сборы. Что скажешь?

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Ты это серьезно?

— Да, если ты согласна выйти за меня. — Он вдругосознал, что Зоя носит графский титул. Но это только пока он на ней не женился.А потом до конца жизни она будет миссис Клейтон Эндрюс. — Если вынастолько глупы, что хотите связать свою жизнь со стариком, то пеняйте на себя,мисс Юсупова. Я вам о своем возрасте больше не собираюсь напоминать.

— Хорошо. — Она прижалась к нему, как потерявшийсяребенок, и снова заплакала, но теперь это были слезы радости.

— А теперь, — сказал он, осторожно ставя ее наноги и вставая сам, — возьми с собой кое-какие вещи. Я сниму тебе номер вотеле. Буду присматривать за тобой, пока мы не уедем. Я не хочу стучаться в этудверь еще две недели и кричать: «Telegramme!»

Зоя засмеялась и вытерла слезы.

— Как же подло ты меня обманул!

— Но и ты хороша: притворяешься, что тебя нет дома.Ладно, собирай вещи. Мы можем зайти сюда через несколько дней и забрать то, чтоты захочешь взять с собой.

— У меня немного вещей. — Она оглядела комнату,где не было почти ничего, что бы ей хотелось взять с собой — разве что самовари кое-какие бабушкины вещи. Зое хотелось все забыть и начать новую жизнь.

И вдруг она с ужасом посмотрела на Клейтона:

— Ты серьезно? — А вдруг он передумал? Что, еслион снова бросит ее здесь или в Нью-Йорке? Он увидел страх в ее глазах иинстинктивно потянулся к ней.

— Конечно, серьезно, малышка. Мне надо было забратьтебя с собой в прошлый раз. — Но они оба знали, что тогда она не моглапокинуть бабушку. В то время Евгения Петровна была недостаточно здорова, чтобыехать с ними. — Я помогу тебе упаковать вещи.

Она уложила вещи в маленький, до смешного маленький чемодан,а затем вспомнила о собаке. Зоя не могла оставить Саву здесь, она былаединственным оставшимся у нее близким существом — конечно, не считая Клейтона.

— Могу я взять Саву с собой?

— Конечно. — Он подхватил собачку, котораяноровила лизнуть его в подбородок, затем взял Зоин чемоданчик, а она выключиласвет. Не оглядываясь, она захлопнула дверь и пошла вниз по лестнице заКлейтоном. В новую жизнь.

Чтобы собрать свои вещи, ей потребовалось несколько часов.Она уложила самовар, книги, бабушкино шитье, ее шали, свои платья и ихкружевную скатерть, но больше почти ничего не было. Все остальное Зоя раздала —князю Владимиру, нескольким друзьям и священнику собора Александра Невского.

Они попрощались с князем, она пообещала писать.

А через несколько дней она стояла в мэрии рядом с Клейтоном,где их объявили мужем и женой. Это было как во сне: она смотрела на него, а поее щекам медленно текли слезы. Она потеряла все — а теперь даже собственноеимя. У нее был только Клейтон. По дороге в гостиницу Зоя так к немуприжималась, что казалось, будто она боится, что он снова передумает.

Они провели еще два дня в Париже, а затем поехали на поездев Швейцарию, где решили провести медовый месяц; Зоя призналась Клейтону, что ейочень хочется снова увидеть перед отъездом Пьера Жильяра.

Они ехали до Берна два дня с бесконечными остановками, но,когда она проснулась в последний день путешествия, у нее замерло сердце.Покрытые снегом вершины гор приветствовали ее, и на мгновение Зое показалось,что она снова в России.

Жильяр встретил их на вокзале, и они поехали к нему домой.Жена Жильяра была няней детей Романовых. Она со слезами поцеловала Зою, и весьобед прошел в воспоминаниях. Им было что вспомнить — и горе, и радостиобъединяли этих людей.

— Когда вы возвращаетесь в Екатеринбург? — тихоспросил Клейтон, когда Зоя с женой Жильяра ушли смотреть фотографии.

— Как только соберемся с силами. Жизнь в Сибири тяжелодалась моей жене. Я не хочу, чтобы она снова со мной ехала. Мы договорилисьвстретиться с Гиббсом и посмотреть, сможем ли мы выяснить еще что-нибудь.

— Разве теперь это имеет значение? — Клейтонговорил совершенно откровенно. Ведь все уже было позади, и не имело смыслацепляться за трагическое прошлое. Он часто говорил об этом Зое. Жильяром жевладела навязчивая идея. Впрочем, понять его было можно: в течение двадцати летон был неразлучен с царскими детьми, он вложил в них всю свою жизнь.

— Для меня — да. Я не успокоюсь, пока не узнаю все,пока не найду тех, кто выжил.

Клейтону эта мысль показалась неожиданной.

— Разве это возможно?

— Я в это не верю. Но я должен удостовериться, иначе яникогда не успокоюсь.

— Вы их очень любили.

— Мы все их любили. Это была удивительная семья; даженекоторые охранники в Сибири смягчались, когда узнавали их поближе. Приходилосьпостоянно менять охрану, чтобы поддерживать строгие порядки. Это постоянносрывало планы большевиков. Николай был добр ко всем, даже к тем, кто разрушилего империю. Не думаю, что он простил себя за то, что отрекся от престола в ихпользу. Он постоянно читал книги по истории и говорил мне, что когда-нибудь мирскажет о нем, что он не исполнил своего долга… отступился… Эта мысль навернякамучила государя…

Это была попытка проникнуть в душу человека. Попытказаглянуть в то особое время, которое никогда ни для кого из них не вернется.Величие русской истории затмевало даже то, что Клейтон мог предложить Зое вНью-Йорке. Но он знал, что она там будет счастлива. Она больше никогда не будетмерзнуть и голодать. Это по крайней мере он мог ей обещать. Он уже подумывал опокупке нового дома. Его собственный кирпичный дом в конце Пятой авеню вдругпоказался ему слишком маленьким.

Молодожены провели в Берне три дня, а затем Клейтон повезЗою в Женеву и Лозанну.

Они вернулись во Францию в конце февраля и взяли билеты напароход «Париж» до Нью-Йорка. Из четырех высоких труб в безоблачное небоподымался черный дым. Это был великолепный корабль — гордость французскогофлота, корабль, простоявший на приколе все три года, что шла война.