Такая откровенность сбила с толку Казанову, который больше привык парировать намеки и утихомиривать ревность, а не отвечать на вопрос, заданный человеком, который напрямик просит сказать правду.

— Я должен одним словом ответить на все эти вопросы? — рассмеялся он, копируя ее ответ на его вопросы.

— Меня интересует прежде всего опасность — те венецианцы не могли гнаться и за вами тоже? Но быть такого не может.

— Кстати, — вставил Казанова, — кто они?

— Откуда же мне знать? — Она пожала плечами. — В мире много всяких бандитов…

— Но как могло случиться и почему венецианские грабители действовали на Папской территории, среди бела дня, да еще в гостинице?

— Вы знаете столько же, сколько и я, — отвечала она. — Но меня заверили, что сюда они за нами не последовали. Тем не менее вы приезжаете ко мне тайком, ночью, под вымышленным именем, и вашему появлению предшествует какая-то дикая история, рассказанная вашим другом, с которым мне было чрезвычайно трудно объясняться, поскольку я не говорю по-итальянски.

— Но вы же понимаете этот язык, — сказал Казанова, впервые отметив, что Чино не упоминал ни о каких трудностях в беседе с Анриеттой. — Что же до опасности, грозящей мне, то она реальна и исходит, как сказал вам Чино, от донны Джульетты.

— Это ваша возлюбленная?

— Нет, эта женщина могла бы стать моей возлюбленной и стала бы ею, если бы не вы.

— Если бы не я? — Анриетта явно не склонна была с этим соглашаться. — Но я даже не знаю ее. И никогда ее не видела до вчерашнего дня!

— Правильно, — сказал Казанова, — зато я видел вас. Это все и решило…

На сей раз это была чистая правда, а не мужской комплимент. Впервые за время этого трудного разговора Казанова увидел, что его слова тронули Анриетту, и обрадовался не меньше, чем обладанию другими женщинами.

— Но какая опасность может вам грозить от женщины? — небрежным тоном спросила она, как если бы само собой разумелось, что никакая женщина не опасна.

— Я нанес ей такое оскорбление, какого ни одна женщина не простит, если она еще не поставила на себе крест и не решила пойти в монастырь.

— Но неужели она действительно может причинить вам зло?

— Через других. Она была любовницей… нет, лучше не буду уточнять… человека всесильного. Куда таинственнее то, что к ее услугам несколько блестящих дуэлянтов…

— О! — Анриетта явно встревожилась и чуть побледнела, как и в ту минуту, когда Чино сказал, что ее любимому грозит опасность.

— Понимаете? Если я открыто появлюсь здесь, одному из них нетрудно будет затеять со мной ссору — это происходит в одно мгновение. Даже если я увернусь от одной, тут же последует другая ссора. А много ли пользы мне будет от всеобщего возмущения, когда я буду лежать под кровавым саваном!

Возможно, он слегка — а то даже и излишне — драматизировал ситуацию, но где найдется мужчина, который на сцене жизни не поставил бы себя в центр перед женщиной, с которой хочет эту сцену разделить? И Казанова уж никак не был готов к тому, что она так воспримет его мужскую браваду, проявит такую наивность, такое бесконечное неведение мужского честолюбия, начисто опровергавшее ее утверждения, что она хорошо знает мир. В своем смятении она вскочила с места и подошла к камину, где тлело несколько поленьев, тщетно пытавшихся побороть холод итальянской весенней ночи.

— Дело вовсе не в этом! — воскликнула она. — Возможно, вы ее и оскорбили, но грозящая вам опасность, это преследование — все ведь из-за меня.

— Из-за вас?!

— У меня есть враги.

Казанова несколько растерялся. У всех есть враги, и вывод, к которому пришла Анриетта, был явно нелеп, тем не менее это встревожило его, ибо служило лишним доказательством того, что ее окружает какая-то дьявольская тайна, которой он не хотел замечать.

— Как вы можете говорить такое?! — досадливо воскликнул он. — Она понятия не имела о вашем существовании, когда приехала сюда. Она же никогда вас не видела, пока вы не появились в своей ложе и я так глупо не выдал себя, узнав вас и показав, как много вы для меня значите!

Лицо ее приняло странное выражение — она словно бы устыдилась, как бывает с людьми, которые по глупости без нужды выдают себя. И снова порозовела. Затем прелестным жестом протянула ему руку.

— Простите меня. Я, как видите, действительно глупа и самонадеянна! Конечно, я не имею ко всему этому ни малейшего отношения…

Наконец-то случай улыбнулся Казанове, и он мгновенно воспользовался им. Вскочив с кресла, он схватил ее руку и прижал к губам.

— Ах, Анриетта… или мне следует называть вас «Анна»? — Она отрицательно покачала головой. — Значит, Анриетта. Вы имеете к этому самое большое отношение, но не такое, как вы думаете…

— Я устала, — сказала она, пытаясь вытянуть из его пальцев руку, — с тех пор как мы расстались, я проделала далекое путешествие, была в опасности, а потом с огорчением увидела, что то, в чем я была уверена, не осуществилось…

— Разрешите мне помочь вам забыть это.

Она отрицательно покачала головой.

— Я слишком глубоко увязла, — с несчастным видом сказала она. — Теперь я уже не могу отступить. Я могу лишь надеяться.

— На что? И от чего вы не можете отступить?

— Я ведь сказала вам: я должна попытаться вернуть себе эти земли, хотя никогда их не видела… я обещала моей матушке на ее смертном одре, что сделаю это, если представится случай.

Казанова чуть не составил по этому поводу философскую эпиграмму республиканского толка о глупости старинных родов, их гордости, их владениях, их мании продолжения рода, но вовремя удержался — это было бы неуместно.

— Зачем же терять надежду? — сказал он, привлекая к себе Анриетту. — Продолжайте надеяться, что вам удастся выполнить обещание, данное вашей матушке. Возможно, я сумею вам помочь… — Она немного печально покачала головой, но не встретилась с ним взглядом, а ему так хотелось заглянуть ей в глаза и прочесть, что в них таится. — Ну а кроме надежды, — продолжал он, — я предлагаю вам нечто более верное.

— Верное? В каком смысле? — Она вопросительно посмотрела на него.

— Любовь.

Анриетта вспыхнула и наклонила голову — ниже и ниже, уклоняясь от его взгляда. Она бы убежала, но ему не пришлось применять большой силы, чтобы ее удержать и даже прижать к сердцу, а губы — к ее губам.

— Анриетта!

— Джакомо!

Час, состоявший из минут любви, мгновенно пролетел, и, прежде чем расстаться, влюбленные условились о времени встречи на другой день. Однако, пока они с трудом прощались, Казанова не удержался и задал последний вопрос, хотя и знал, что он бессмыслен и, пожалуй, дерзок.

— Скажите, — произнес он, — почему вы путешествовали переодетая с тем венгром?