– А он им что давал?

– Сердце.

– Свое? – удивился Гобзиков.

– Зачем свое, бычье, можно и бычье давать. Водяные сердце любят. На молодую луну особенно. В молодую луну водяной мальчишка, в старую старик, а хвост у него всегда... Рыбий. Они молоко еще любят. Раньше в деревнях в полдень коров не разрешалось в воду загонять – водяные все молоко сцеживали. А потом комиссара стали ставить возле стада. С «маузером». Чуть вода зашевелиться – они стреляли железной пулей. И водяные потом отстали, перестали вредить. Полдень и полночь – самые страшные часы, если встретишся с водяным в это время, то все – утащит.

– Зачем?

– Про Сизифа слыхал?

– Ну да... Он камень все время закатывал.

– А водяные заставляют воду переливать. Поговорка такая есть – переливать из пустого в порожнее. Это про водяных. Они заставляют воду переливать, чтобы она не застаивалась в их подводных селениях.

– Ну, это...

Лара пожала плечами.

– Мельник в Турцию поехал отдохнуть, – сказала Лара. – Расслабился, полез в бассейн в отеле. В полдень как раз все было, все на экскурсию поехали в Гиссарлык, а он остался. Приехали с экскурсии и в бассейне его нашли. Сердце было выдрано. Ну, все на курдскую рабочую партию списали, но это не они были.

Гобзиков передвинулся, не нравилось ему сидеть спиной к воде. Водобоязнь – это бешенство.

Я молчал. Моя матушка тоже сейчас пребывала в Турции. Гиссарлык – это Троя, ну, там, где Елена Прекрасная жила, Ахилл безобразничал и вся эта остальная древнегреческая гопота. А старушка моя как раз отдыхала в Кестанболе, это грязелечебница такая. И до Гиссарлыка там всего ничего, рукой подать, и экскурсии наверняка проходят.

Вряд ли на матушку, конечно, позарятся водяные, она сама с любым водяным разберется. Но все равно.

– Так что чудеса есть, – сказала Лара. – И злые по большей части. Добрых меньше.

– Ну да, – согласился я. – Может быть.

Интересно, почему она никогда не снимает эти очки? Чего она все время глаза прячет? Хотя... Может, у нее разрывы сетчатки, может, ей яркий свет противопоказан? Хотелось бы поглядеть, у нее должны быть красивые глаза, у нее обязательно должны быть красивые глаза.

Лара отвернулась.

Ловить рыбу больше не хотелось, мы смотали удочки и отправились к городу. Шли вдоль реки, кидали камни, нашли бутылку, зашвырнули в воду и кидали уже в нее, засоряли хозяйство водяных. Попал я, пошла к черту эта поганая экология, человек – венец творения, водяные, кикиморы, мавки – тупиковые виды.

Проводили Гобзикова. Гобзиков все хотел что-то спросить, но никак не мог решиться, я догадывался – он хотел спросить про вчерашнее обещание Лары, но так и постеснялся.

Потом я подвозил Лару до дому. Я прибавлял и прибавлял газу, мальчики всегда так делают, приятно, когда кто-то у тебя пугается за спиной. Но Лара не пугалась. Не визжала, не вскрикивала, не прижималась ко мне на поворотах. Держалась совсем не как Мамайкина. Будто ее, Лары, и не было там, за спиной. Чтобы убедиться в том, что она все-таки есть, я осторожно косил глазами. Лара была на месте.

Я даже стал думать – а не прокатить ли ее по пожарной полосе. Для впечатления. Думал-думал и передумал. По пожарной полосе я всего лишь два раза катался, да и то один раз сковырнулся. Бах – и лбом в сосну. По пожарной полосе мало вообще кто мог ездить, обычно тоже вылетали, как я. Один гонщик даже в болото вылетел, а там его гадюка укусила, но не насмерть, ноги на две недели отнялись. Конечно, здорово было бы, если бы мы оба вылетели в болото. Нас бы укусили гадюки, у нас бы отнялись ноги...

А можно не так экстремально, можно, чтобы это были бы ужи. С золотыми коронами на головах. Лара бы ужа испугалась, а я бы ее защитил, уж откусил бы мне мизинец, я пострадал бы в бою...

Хотя Лара ужа не испугается. Она и удава вряд ли испугается, это удав ее испугается.

Бымц!

В висок что-то попало, будто пуля. Голову мотнуло в сторону, но я удержался, только почувствовал, как по скуле сползла каплей кровь. Мы вылетели на окружную дорогу.

Лара сказала, что дальше она сама, ей еще за продуктами надо зайти, прогипермаркнуться, короче. А оттуда до ее дома уже недалеко. Вообще, наверное, не хотела, чтобы я ее до самого дома подвез.

Тайны.

Я не стал упираться. Тайны так тайны, я люблю тайны, я люблю рыбалку и астрономию – это самые таинственные занятия в мире. Все великие были либо рыбаками, либо астрономами.

Но надо было что-то сказать напоследок.

– Слышь, Лар, скажи все-таки... Ну, про водяных... Это ведь все-таки сом был, да?

– Конечно, сом, – сказала Лара. – Хозяин вод, усы до пупа...

Лара протянула мне руку. Я тоже протянул. Она вложила мне в ладонь тяжелого майского жука-перволета. Жук разбился, ударив меня в висок.

Майский жук. Рано для них вообще-то...

Пройдет время, и мне будет казаться, что это не было совпадением.

Шнобель ждал меня в трубе. Валялся прямо на полу, ноги на стену задрав, параллельно земной оси. На ногах льняные штаны, рубаха в народном стиле, но видно, что дорогая, остроносые туфли. К потолку, к настоящей штатовской модели «Хаббла», привешены плечики. На плечиках костюм в полиэтилене.

Шнобель листал журнал. Сначала я думал, что, как всегда, про моду и всякие гламурные тенденции, но оказалось, что про часы. Про хронометры за пятьсот тысяч бакселей, про то, как правильно подбирать к часам человека, актуальное чтиво.

– Привет, иван, – сказал Шнобель. – Как дела, иван?

– Здорово. Чо приперся?

– Как чо? – Шнобель поднялся с полу. – Ты что, забыл, что ли?

– Ну...

Я сделал вид, что забыл.

– Сегодня мы идем на балет.

– Ну да, идем...

– Костюм-то есть?

– Есть.

– А как обстоят наши дела?

– Какие наши дела?

– Ну, как какие? Обольщение новенькой и сочненькой. Лара – загадка в фиолетовых очках! Ты, как настоящий герой и дериват, должен обаять юную дикарку с корыстными целями, а потом коварно послать ее в провинцию Гуанчжоу! Чио-Чио-Сан, блин, мадам Баттерфляй сплошняком, или забыл уже?

– Не забыл...

– Забыл. Не работаешь в этом направлении, завяз в экзистенции... Слушай, мне кажется... там... у меня что-то не так...

Шнобель принялся ерзать, пытаясь заглянуть себе на спину.

– Все в порядке там у тебя.

– Точно?

– Точно.