– Понятно, – устало кивнул старый. – Все понятно...

Он направился к гаражу. Зачем так долбать было? Поорал бы хоть, а то долбал-долбал, а потом просто ушел. Что за непоследовательность?

– На предприятиях, между прочим, тоже с глупостью борются! – крикнул я ему в спину. – Специальные пилюли выдают! Из морской капусты!

Но он даже не оглянулся.

Я вернулся в трубу. Хотел было позвонить Шнобелю, сказать ему что-нибудь поганое, но не позвонил. Потому что ни с кем не хотел разговаривать. И вообще, я решил, что не буду сегодня выходить из трубы, проведу весь день в замкнутом пространстве, пусть к вечеру у меня разовьется психоз. Даже рожу не буду мыть, даже едой питаться не буду, стену буду грызть, пить конденсат с потолка.

Так и сделал. Ничего не ел, а пил только кипяток из кофе-машины. Пробовал смотреть кино, но кино не катило. И вообще ничего не катило. Тогда встал и туда-сюда давай бродить – от кресел пилота до выхода. Бродил-бродил, потом лег на пол. Под койкой валялись какие-то смятые бумажки, я достал их и развернул, это оказались художества Шнобеля. Ну, те самые, там где она на коне, где с автоматами-пулеметами и с другим оружием. И еще. Портрет. Там был еще портрет, оказывается, Шнобель мне его не показал.

Портрет был простенький, но вполне профессиональный. Выполненный несколькими быстрыми и острыми штрихами. Она. Причем не в деталях похоже, а вообще, настроением, что ли. Значит, Шнобель все-таки художник. Импрессионист-самоучка.

Я разгладил рисунок на колене, потом сунул зачем-то в сканер. Отсканил, убрал складки в редакторе, распечатал. Получилось стильно, в духе шестидесятых годов. Настоящий плакат получился, такое маленькое произведение. Я даже позавидовал Шнобелю – у этого гада явно был талант. Почему я так не умею? А...

Стоп. А зачем Шнобель ее вообще нарисовал? Нарисовал, а мне не показал?

Мне стало неприятно. Почему он его нарисовал, а мне не показал? А может, он специально его мне не показал? Специально закинул на пол с перспективой, чтобы я его потом нашел и задумался? Шнобель известный интриган. Вот я сейчас лежу, страдаю, а ко мне со скоростью таксомотора приближается шерри Мамайкина. Мамайкина придет, обнаружит портрет, устроит мне сцену, выцарапает из панциря. Шнобель хитрован.

А плевать.

Пусть Мамайкина приезжает. Я не стал снимать портрет, лежал на койке, смотрел на него. Смотрел. Потом мне еще кое-какая идейка пришла. Я снял с кронштейна проектор и установил его на табуретке. Набросил фокус на стену, прямо на портрет. Подключил к проектору бук, запустил астрономический календарь. Перевел часы на осень, осеннее небо – самое красивое. Получился почти перформанс, девушка в окружении звезд и всяких других Цефеид. Красота. Глядя на такое, чувствуешь себя человеком. А могла бы и позвонить. Почему я должен звонить? Не, не собираюсь. Тоже мне, аристократия, позвонить тяжело...

Ну и что, что коня на полном скаку, ну и что, что в горящую избу. Я сам могу в горящую избу...

Стоп!

Я поглядел на портрет. На портрете не хватало одной важной детали.

На портрете не было очков.

Я вскочил с койки. Забегал снова. Почему она без очков? Не, без очков она тоже здорово...

Где этот гад Шнобель видел ее без очков?!

Я выключил проектор. Надо было что-то делать... Что-то делать, что-то делать... Вообще-то хотелось что-то сломать. Технику ломать было жалко, выходить на улицу я не собирался, надо было сломать что-то внутри. Я стал искать что. Все было железное, кроме кровати. Кровать двухъярусная, из ясеня или дуба, из шпона, короче, какого-то древесного.

Я достал ножик.

У Мамайкиной нормальные глаза. Круглые.

У Лазеровой миндалевидные – считается, что это самая распространенная и изысканная форма, но у нее они слишком уж миндалевидные. Отчего кажется, что глаза вылезают на виски.

У Халиулиной астигматизм, но глаза у нее вполне европеоидные.

У моей предыдущей подружки, не буду компрометировать ее называнием, глаза были азиатского типа.

Зеркало души. Души зеркало. Как его задушишь?

А еще раньше я дружил с одной Элей, у нее глаза были как хохломские ложки. Это трудно описать, но когда я смотрел в ее глаза, то видел не Элю, а всю эту кустарно-народную промышленность, все эти Холуи, Палехи и Жостово. Такой вот эффект.

А какие глаза у нее, я не знал.

А Шнобель знал!

Не, конечно, это мог быть его дар воображения! Творческий прорыв, ну и все в том же духе... Какая, однако, Шнобель сволочь!

Все сволочи. Неблагодарные и психованные сволочи.

Я воткнул ножик в стойку кровати.

Шнобель – сволочь, подумал я и приступил к работе.

Работал усердно, с отдачей души. И к вечеру, порезавшись и сбив кожу почти со всех пальцев, сострогал всю верхнюю часть, разделал ее на щепки, в мелкую труху, сжег в печке.

Это меня как-то успокоило, среда закончилась, я уснул и спал до утра.

В четверг она позвонила. Могла бы уж и не звонить, зачем звонить, у меня еще нижняя часть койки была припасена, работы много. Сказала, что секретарь Лицея тоже оказалась бациллоносительницей и ее теперь подменяет Зайончковская, а с Зайончковской она договорилась.

Так что завтра с утра можем выезжать.

– А карта? – спросил я. – Ты же сожгла карты, Гобзиков не поверит...

– Я запомнила место. К тому же... К тому же разберемся. Он не передумал там?

– Нет.

– А ты?

– Я не передумал.

– Тогда через два часа на вокзале.

Некоторое время в трубке была тишина, затем Лара спросила:

– Никаких ведь проблем?

– Абсолютно.

Я отключился и побежал собирать вещи.

Я не волновался. Вернее, волновался. Думал, что, если я не вернусь к вечеру воскресенья, старый устроит грандиозный скандал, явит мне чудеса выкидывания в окно, ну, или еще что-то с угрозами для жизни продемонстрирует.

Чтобы хоть как-то облегчить свое будущее, я оставил записку. Сообщал, что отправляюсь в поход. На три дня. Пятница, суббота, воскресенье. Буду тешить манию Гобзикова, буду знакомиться с Ларой. Может, в крайнем форс-мажоре, задержусь на четвертый день. Я раньше никогда никуда не уходил надолго, но я ведь был уже большим мальчиком, я мог позволить себе некоторые вольности. К тому же я пообещал, что обязательно вернусь к понедельнику, и просил не беспокоиться попусту и уж тем более меня не искать.

С Ларой и Гобзиковым мы встретились на вокзале, купили билеты на электричку, купили у вокзальной бабушки пирожков с картошкой, сока и несколько бутылок воды. Устроились в вагоне. Меньше часа на электричке, маленькая станция, деревянный вокзал. Название отсутствует – лишь невыгоревший прямоугольник на коричневой краске. Станция Нигде.