Вот в Нью-Орлеане я вёл себя совсем по-другому. Да, там тоже были вещи, кои мне неприятно вспомнить, например, довелось убить ребёнка. Ну-ну, не осуждайте. Лес рубят – щепки летят. Пути всех великих людей устланы черепами в три слоя. Зато именно в Нью-Орлеане я получил признание. Обо мне писали газеты. Меня боялись. Наперебой печатали мои письма. А знаменитая Ночь Джаза? Боже, я начинаю завидовать сам себе. Проще простого. Замки начала века можно вскрыть булавкой, и на каждое «дело» напяливать безликую маску, – тогда тебя никто не опознает. Чудесно. Вот сейчас вспомнил, и так хочется услышать чарующие, нежные звуки джаза…

Извините, вынужден срочно прервать беседу.

Я ещё расскажу вам о себе. Но сейчас буду занят. Только что приехал туда, где должен выбрать экземпляр. Дичь для последней охоты. Идей нет, но вариантов будет много.

Уж это я вам обещаю.

…Мэддок, чьи руки по-прежнему были связаны за спиной, внимательно следил, как Комаровский обезвреживает бомбу. На лбу англичанина выступили капли пота, он закусил губу. Смерти, как уже говорилось, британец не боялся, это был скорее азарт… сумеет или не сумеет. К его удивлению, Комаровский сделал всё правильно – перерезал один проводок после другого в нужной последовательности. Затем была отключена ещё пара бомб. Мэддок устало прикрыл глаза. «Господи, какие бараны, – подумал он. – Им даже не пришло в голову меня спросить: а вдруг конкретно этот провод приведёт взрывчатку в действие? Конечно, они же из совсем другой эпохи, голливудское кино не смотрели, систему «красный» или «синий» не знают». Британец несколько раз был свидетелем – и в Афганистане, и в Ираке, – как фанатики-исламисты (иногда в возрасте едва за шестнадцать лет) направляли в их сторону машины, нашпигованные взрывчаткой. Смог бы и он стать шахидом, угробить себя и этих двоих? Наверное – но только в тот момент, когда встанет на краю бездны. Однако, хотя его положение не назовёшь удачным, месть основания для позитива. Мэддока пока не собираются убивать, и он сумеет расположить к себе парочку психов.

Рецепт простой, он его уже упоминал. Просто следует быть честным.

Во всяком случае, именно так учил психолог на тренировках спецназа в Лондоне. «Если уловят фальшь, хоть малейшую, – тебе конец. Будут задавать перекрёстные вопросы, на чём-то поймают, начнёшь запинаться, и всё. Поэтому выбери тему, которую не жалко «сдать», запудрить мозги, отвлекая от основного, и разговаривай честно. Только и всего». Тогда немец и русский не заметят самого главного. Чего им лучше вообще не находить. Русский, кстати, на нервах. Круги под глазами, часто мигает, руки трясутся. Отлично. Возможно, у него появится шанс. Разделяй и властвуй, да. Грохот снаружи слышится непрерывно, здание дрожит… Стоит надеяться и на шальной снаряд, и на внезапную атаку красных. Всё, что вдруг смешает им карты.

– Я не забыл свой вопрос, – скучно повторил немец. – Откуда ты знаешь про нас?

– Я получил задание, – ответил Мэддок, честно глядя на следователя «крипо». – Мне поручили разобраться с людьми, мешающими поездке туриста.

– Туриста?

– Да. Человека, способного путешествовать во времени.

– Допустим. Ты не сказал главного. Каким именно образом и ты, и он оказались здесь?

Мэддок поднял глаза к потолку, словно увидел там что-то интересное.

– Ребята, представьте себе ситуацию. В середине девяностых годов двадцатого века один захудалый учёный, коего знакомые и коллеги считают двинутым на всю голову, изобретает машину времени. Самую настоящую. Чертежи, особые металлы, другие штуки. Разумеется, как и каждая вещь в начальной степени, изобретение с масштабными недоработками. Учёного никто не воспринимает всерьёз. Он носится со своим детищем, обивает пороги, а люди ржут – мужик, какая машина времени, иди опохмелись, мы с тобой не в фантастическом фильме! Наконец, совсем отчаявшись, парень уговаривает взглянуть на своё творение научное светило. Во время просмотра происходит взрыв, светило гибнет, а учёный прикован к инвалидному креслу и живёт на мизерную пенсию. Общество его отвергает, он влачит жалкую и ничтожную жизнь в весьма молодом возрасте. И вдруг на калеку выходит очень богатый человек. Миллиардер. И предлагает в условиях секретности продолжить исследования: с безграничным финансированием, отдельной лабораторией и дорогущей электрической инвалидной коляской, не способной разве что летать. Ударяют по рукам. Ещё через два года гений умирает от сердечной недостаточности. Изобретение не состоялось, все выдохнули. Миллиардер отходит от бизнеса, передав власть совету директоров, – хочет пережить моральное потрясение. Становится отшельником. Исчезает из объективов бульварной прессы на месяц, на полгода… Дальше – больше. Пресс-служба публикует отчёты – он исследует себя, занимается духовной практикой в горных монастырях Непала. Человек пропадает из светской хроники, его забывают… такое часто случается. В наш век слишком много информации, мозг реально не в состоянии переварить её полностью.

Лютвиц и Комаровский молчали, обратившись в слух. Им верилось – и одновременно не верилось в происходящее. Мэддок, пользуясь короткой паузой, навострил уши. За стенами дома слышались короткие очереди, взрывы и крики на немецком. Он не мог их разобрать, но звуки становились всё отчетливее. Текущая ситуация могла измениться… абсолютно в любой момент.

– Значит, этот миллиардер использует машину времени, чтобы перемещаться в прошлое и безнаказанно убивать? – Голос русского звучал хрипло, лицо дёргалось, словно от зубной боли. – Но для чего? Разве в мире капитализма у него нет таких возможностей?

Мэддок с трудом удержался от смеха.

– За семьдесят с лишним лет, дорогой сэр, многие вещи весьма изменились, – сообщил он, скривив рот. – Позволь не посвящать в слишком сложные для твоего восприятия факты, но произошло именно так. Есть очень богатый человек, и у него с юношества имеется неудержимая жажда убивать. Душевная болезнь, если хочешь. Психическая ненормальность. Он даже сам не способен определиться, какие именно методы ему по душе – хочется рвать человеческое тело на части, вырезать из него сердце и печень, пить кровь. Уничтожать мужчин, женщин, детей. Он наслаждается этими приключениями, как наркоман дозой. Правда, машина времени несовершенна. Посетить можно исключительно двадцатый век – забудьте про термы Древнего Рима, Крестовые походы и бивуаки янычар. Особенности механизма разрешают проникнуть в любой год вашего столетия – единожды. Скажем, вернувшись из сорок первого, вы потом снова появитесь только в сороковом или сорок втором. Повторы исключены – либо учёный не смог доработать систему, либо так и было задумано: чтобы уже нельзя было ничего исправить. Мы приезжаем сюда вдвоём. Хозяин отдаётся своему хобби, а я страхую. Пару раз выручал серьёзно, но чаще я просто сижу и жду от него сигнала.

– Не слишком-то у тебя получается ему помогать… – подал голос Лютвиц.

– До сих пор он не жаловался, – пожал плечами Мэддок. – Но даже матёрый волк вроде меня может сплоховать: ведь обстановку нельзя просчитать досконально. Я мог бы застрелить вас с расстояния в два километра из замечательной снайперской винтовки двадцать первого века – с лазерным прицелом и компьютерным расчётом попадания пули. В горячке никто не обратил бы на эту мелочь внимания. Но я постоянно перестраховываюсь. Берлин штурмуют, танки, артиллерия, самолёты… Пули из трупов извлечь не удастся – город представляет собой сплошной огненный смерч. А потом, через много десятилетий, во время строительства очередной ветки метро раскопают траншеи, найдут ваши скелеты, исследуют пули. Излишне дотошные спецы выяснят: эти кусочки свинца произведены спустя семьдесят лет после окончания войны… Начнётся расследование, поднимут архивы – и узнают про инвалида, сгинувшего в подвале миллиардера. Справься Рауфф с вами, я сломал бы ему шею и забрал бронежилет, или он сам умер бы от передоза. Путешествий было достаточно, но система не отлажена – мы учимся на ходу. За это мне и платят.