— Господи! Рано услышь голос мой, — рано предстану пред тобою, и буду ожидать. Ибо ты Бог, не любящий беззакония; у тебя не водворится злой. Нечестивые не пребудут пред очами Твоими; Ты ненавидишь всех, делающих беззаконие. Ты погубишь говорящих ложь; кровожадного и коварного гнушается Господь. А я, по множеству милости Твоей, войду в дом Твой, поклонюсь святому храму Твоему в страхе Твоем. Господи! Путеводи мне в правде Твоей, ради врагов моих; уровняй предо мною путь Твой. Ибо нет в устах их истины; сердце их — пагуба, гортань их — открытый гроб, языком своим льстят. Осуди их, Боже, да падут они от замыслов своих; по множеству нечестия их, отвергни их, ибо они возмутились против Тебя…

На протяжении всего времени, пока Локки читал текст из той книги, меня терзали странные ощущения. Нет, я не чувствовала ни боли, ни дрожи, ни онемения, ничего такого — я просто не могла думать. Я не могла собраться с мыслями, и ощущала себя будто бы во сне. И действительно, ужасно хотелось спать, только вот заснуть никак не удавалось. И именно это очень раздражало. Хотелось, чтобы парень заткнулся хотя бы на секунду. Хотя раздражение чувствовала не только я — Лилит тоже начала злится и бурчать что-то невнятное.

— Мио, ты в порядке? — услышала я голос рядом с собой.

Открыв глаза, которые все это время держала закрытыми, я увидела знакомое лицо.

— Локки? — неуверенно произнесла я.

— Сорок один плюс тридцать два.

— А?

— Ответь, сорок один плюс тридцать два!

— Ну… это, — я попыталась посчитать в уме, но внезапно даже забыла, что Локки спрашивал, — Семдеся… э-э-э… повтори, пожалуйста.

Вместо ответа парень только кивнул сам себе и опять начал строчить в тетради. Через полминуты он молча закончил писать и, взяв вторую книгу из металлического столика, открыл ее, пролистнул пару страниц и опять начал читать в голос:

— Anima Christi, sanctifica me! Corpus Christi, salve me! Sanguis Christi, inebria me! Aqua lateris Christi, lava me! Passio Christi. conforta me! О bone lesu, exaudi me! Infra tua vulnera absconde me! Ne permittas me separari a te! Ab hoste maligno defende me! In hora mortis meae voca me! Et iube me venire ad te, ut cum Sanctis tuis laudem te in saecula saeculorum![1]

В отличие от первого текста, этот не нагонял сон, а лишь раздражал. Причем сильно. Ощущение, будто бы я сейчас на полной громкости слушала тяжелый метал с гроулом, который я терпеть не могла. Голова раскалывалась, а Лилит начала сильнее метаться и шипеть. Через пару секунд я не выдержала и крикнула:

— Замолчи!

Мой голос звучал вперемешку с голосом Лилит. Локки вздрогнул и перестал читать.

— Что ж, — сказал он, отложив книгу и сняв очки, — все намного интереснее, чем я предполагал.

Глава 12

— Все, закончили! — устало произнес Локки, после трех часов обследований.

Я даже выдохнула от облегчения. Что не говори, а всякие такие исследования даже мертвого изморят.

Когда парень закончил делать оставшиеся записи, мы пошли в кухню. Не стоит забывать, что из нас двоих мертва только я.

— Будешь что-то? — спросила я Локки, открывая холодильник.

Он был слишком измученным и сейчас сидел, устало протирая глаза, поэтому, не смотря на все его жуткие опыты, я решила его пожалеть и самой сделать ему поесть.

— Только кофе, — ответил он и начал просматривать записи в своей синей тетради.

Я кивнула и поставила чайник закипать.

Когда напиток был готов, я подала его Локки и села напротив.

— Ну, рассказывай, что ты сегодня узнал?

— Сейчас, не торопи.

Он отхлебнул маленький глоток горячего кофе и, прокашлявшись, заговорил:

— Итак, начнем, пожалуй, с самого первого опыта. Если ты заметила, я поочередно вводил в тебя святую воду — а это была именно святая вода — из трех разных сосудов. Так вот, в первом шприце находилась вода, над которой я, за час до опыта, прочел несколько глав из Библии. Во втором шприце находилась святая вода из нашей местной католической церкви. А в третьем — святая вода, заговоренная в самом Иерусалиме, и не спрашивай, как я ее достал. На все эти три вида святой воды у тебя была разная реакция, из чего можно сделать интересные выводы — уровень вреда от святой воды, которая попадает в тело умершего, зависит не только от ее количества, а и от качества. Лично я не знаю, как должна быть заговорена вода правильно, но факт остается фактом — на тебя будет действовать любая заговоренная вода. Догадываюсь, что святая вода, которая была в бутылке Вайлет, подобна той, которая находилась в третьем шприце, то есть Иерусалимской. Возможно, её даже сильнее. Главное, теперь тебе стоит быть осторожнее. Правда, удивительно то, что за все время, пока ты была умершей, ты ни разу не выпила святой воды. В этом плане, удача была на твоей стороне, потому что если бы ты случайно выпила этой воды на людях, последствия могли бы быть плачевными. Я еще хочу провести пару опытов с остальными жидкостями, такими как эфирное масло или чай, сделанный на святой воде…

— Теперь я больше никогда ничего не буду пить и есть в твоем доме, — нахмурившись, перебила его я, — так как черт знает, что ты туда можешь подмешать.

— Не волнуйся, я не буду ничего делать без предупреждения, — заверил меня парень, но это меня как-то слабо убедило. — Что ж, идем дальше. После святой воды я провел эксперимент со священными текстами. Первым, что я тебе читал, был отрывок из Псалтыря. Второй была молитва избавления от злых духов. На оба твоя реакция была негативной, но при чтении второго была более выражена злоба и негатив. Хотя, по твоим словам, уж очень сильного дискомфорта, как от святой воды, ты не чувствовала. Возможно, на специальные тексты, которые используют экзорцисты, у тебя будет совсем иная реакция, но, к сожалению, этого нам узнать не удастся.

«Кому к сожалению, кому к счастью» — пронеслось у меня в голове.

— Так, а теперь о физической реакции на эти раздражители, — продолжил Локки, листая тетрадь. — От первых двух видов святой воды твое тело не ожило, хотя я ввел сорок миллилитров, а по словам Мелори, тело умершего начинает оживать, когда в его тело попадает больше тридцати миллилитров. А вот от Иерусалимской воды ты уже оживала. Я не смог проследить точный процесс начала взаимодействия святой воды и твоего тела. Единственное, что мне удалось, — это только