Кое-кто устало поднимает голову, чтобы взглянуть на меня.

Не опуская рук и не сводя глаз с башни, я встаю в очередь. Пять минут спустя ко мне присоединяется мужчина в заляпанном грязью костюме и парень в пончо. Они обступают меня с двух сторон, и мы замедляем шаг, чтобы приотстать от бронемашины.

— Ты откуда? — спрашивает мужчина в костюме.

— Оттуда, куда мы идем, — отвечаю я, глядя вперед.

— И где это?

— Трудовой лагерь.

— Трудовой лагерь?! — восклицает парень в пончо. — То есть концентрационный? — Он разглядывает поле; его взгляд бегает от бронемашины к зарослям высокой травы. Мужчина кладет руку на плечо своему другу.

— Не надо. Помнишь, что стало с Уэсом?

При этих словах у парня в пончо словно бы кончается завод.

— Как ты оттуда выбралась? — спрашивает мужчина.

Я смотрю на свою ногу: на штанине темное пятно засохшей крови. В общем, все понятно и без слов. Проследив за моим взглядом, мужчина решает тему закрыть.

— Мы в самом деле нужны им для работы? — спрашивает Пончо. — Но почему? Почему они не используют другие машины?

— Мы дешевле.

— Не очень-то, — замечает Костюм. — На нас нужно тратить ресурсы. Нам нужна пища.

— В городах осталось много продуктов, — говорю я. — Численность населения уменьшилась, так что роботы смогут растянуть остатки на несколько лет.

— Круто, — отвечает Пончо. — Просто зашибись.

Притормозив, бронемашина бесшумно поворачивает орудие в нашу сторону. Я умолкаю. Эти двое — не те, кто мне нужен. Тем, ради кого я пришла, девять и двенадцать лет, и они ждут свою маму.

Дальше я иду одна.

Пока остальных регистрируют, я сматываюсь. Пара подлатанных «Весельчаков» воспроизводят фонограмму с инструкциями и следят за тем, как люди, стоящие в очереди, бросают в кучу свою одежду и чемоданы. Это я помню: душ, комбинезон, распределение кроватей и рабочих мест. А потом нас пометили.

Моя метка до сих пор со мной.

На правом плече, глубоко под кожей, «бирка» размером с рисовое зернышко. Когда мы заходим в лагерь и все выкидывают свои вещи, я просто выхожу из очереди и иду по полю к большому металлическому зданию. «Весельчак» следует за мной, но ничего не предпринимает: метка свидетельствует о том, что я соблюдаю правила — в противном случае робот задушил бы меня голыми руками. Я видела, как это бывает.

Сигнал тревоги не срабатывает: похоже, мою метку распознают все детекторы в лагере. Слава богу, что они не внесли мой номер в «черный список», когда выбросили меня на поле. Я направляюсь к рабочему амбару, и «Весельчак» отступает.

Я захожу внутрь, и в ту же секунду лампа на стене начинает тихо мигать. Черт, сейчас мне нельзя здесь находиться. Сегодня моя бригада не работает — а может, не работает вообще.

Значит, «Весельчак» еще вернется.

Я осматриваюсь. Эту комнату я помню лучше всего: чистый пол, огромная, размером с футбольное поле, металлическая крыша. Во время дождя кажется, что ты в аудитории, и те, кто собрался в ней, тихо аплодируют. На высоте пояса установлены конвейерные ленты, уходящие вдаль, а над ними ряды люминесцентных ламп. Сотни людей в синих комбинезонах и бумажных масках берут детали из контейнеров, подсоединяют к тому, что лежит на конвейерной ленте, и толкают дальше.

Это линия сборки.

Я подбегаю к линии, на которой раньше работала. Сегодня здесь собирают то, что мы называли «танчиками». Они похожи на большого четырехногого «богомола», но поменьше, размером с собачку. Мы и не знали, зачем они нужны, пока новенький, солдат-итальянец, не сказал, что «танчики» цепляются за брюхо «богомолов» и спрыгивают во время боя. По его словам, сломанных можно перепаять и использовать в качестве аварийного оборудования. Они называются «щекотуны» или что-то в этом роде.

Дверь, через которую я только что вошла, ползет в сторону, и в комнату заходит «Весельчак». Люди замирают. Конвейеры останавливаются. Никто не делает попыток мне помочь, все стоят — неподвижные и молчаливые синие статуи. Я не трачу времени на то, чтобы позвать на помощь. На их месте я бы тоже ничего не предпринимала.

«Весельчак» закрывает за собой дверь. По комнате проносится грохот: одновременно на всех дверях запираются засовы. Я останусь в этой ловушке до тех пор, пока меня не убьют.

Задыхаясь, я бегу вдоль ленты; в ноге пульсирует боль. «Весельчак» осторожно, шаг за шагом, подбирается ко мне — бесшумно, если не считать тихого урчания моторов. На конвейере видны этапы превращения «танчиков» из черных коробочек в почти готовые машины.

Я добираюсь до противоположного конца длинного здания. Передо мной дверь, ведущая в спальни. Я хватаюсь за нее и дергаю, но она из толстой стали и заперта накрепко. Обернувшись, я прижимаюсь к двери спиной. Сотни людей, все еще с инструментами в руках, наблюдают за мной — часть с любопытством, но большинство — с нетерпением. Чем упорнее ты работаешь, тем быстрее проходит день. А я — помеха, и притом не такая уж необычная. Но скоро меня задушат, труп уберут, и эти люди продолжат доживать то, что осталось от их жизни.

За дверью Матильда и Нолан, им нужна моя помощь, но я умру на виду у побежденных людей в бумажных масках.

Обессилев, я падаю на колени и прижимаюсь лбом к прохладному полу. Слышно лишь равномерное пощелкивание приближающегося «Весельчака». Я так устала. Когда меня убьют, я, кажется, испытаю облегчение. Какое счастье — наконец заснуть.

Но мое тело лжет. Я должна забыть о боли, должна выбраться из ловушки.

Смахнув волосы с лица, я лихорадочно оглядываю комнату. В голову приходит идея. Морщась от боли в бедре, я встаю и ковыляю к линии по сбору «танчиков». Я ощупываю каждую машину, ищу ту, которая находится на нужной стадии. Люди передо мной расступаются.

«Весельчак» уже в пяти футах, когда я нахожу идеальный «танчик» — всего лишь четыре узловатые ноги, прикрепленные к «брюшку» размером с заварочный чайник.

Аккумулятор уже подключен, но до сборки центральной нервной системы еще несколько этапов. Сейчас в «спине» машины полость, из которой торчат соединительные провода.

Я хватаю «танчик» и разворачиваюсь. В футе от меня, вытянув руки вперед, стоит «Весельчак». Неуверенно сделав шаг назад, я оказываюсь за пределами досягаемости и хромаю к стальной двери. Вырвав дрожащими руками ноги «танчика», я прижимаю к двери тяжелое металлическое «брюшко». Левую руку сводит от напряжения. Свободной рукой я залезаю в полость на теле «танчика» и закорачиваю провода.

«Танчик» рефлекторно втягивает в себя покрытые колючками ноги, и они с душераздирающим скрежетом впиваются в металлическую дверь. Я отпускаю машину, и с глухим звоном она падает на землю, сжимая в лапах кусок металла дюймов шесть. В двери, там, где раньше находился замок и ручка, зияет дыра с зазубренными краями. Мои руки совершенно обессилели, я не могу их даже поднять. «Весельчак» в нескольких дюймах от меня, он тянет ко мне руку, и его пальцы готовы вцепиться в ту часть моего тела, которая окажется ближе всего.