Одна только тонкость, одна цифра переводила проблему из экономико-технической в разряд философских. Указанные деревья до нужных корабельных кондиций растут 300 (триста) лет!!! Эти самые триста лет, которые мы недавно столь радостно отмечали…

Что характерно, величина срока ожидания, запас требуемого терпения были всем известны, но тогдашней власти и в голову не приходило как-то подсластить эту пилюлю. Планировать, мыслить подобными историческими масштабами, провидеть своих потомков в десятом колене (поделим триста лет на стандартный демографический срок — получается 10 поколений) казалось одинаково естественным и царям, и подданным. Почувствуйте разницу: строя другие планы, другая власть нуждалась именно в таком подслащивании, постоянно намекая на свои особые, номенклатурные отношения со временем. Помните «ускорения», «…нынешнее поколение будет жить при…», «500 дней»?

Впрочем, строительство флота всегда было самым долгим делом. Помню, как поразил меня царский план строительства дредноутов. Вроде сугубо военно-техническая программа, учитывающая британский опыт и наши цусимские ошибки. Принята в 1912 году, сроком на 25 лет. Поразительное совмещение: государь император, торжественный спуск на воду дредноутов, завершающих серию, и… 1937 год на календаре! Кажется, можно увидеть эти «летучие голландцы», эти виртуальные царские линкоры 1937 года… Бутылка шампанского на праздничной ленточке летит, летит… и пролетает сквозь борт, не разбившись на счастье…

В эпоху Анны Иоанновны член Военно-морской комиссии, лучший из петровских адмиралов, гренгамский победитель Наум Акимович Сенявин признавал: «Ежели заблаговременно тех больших кораблей не убавится и строение оставлено не будет, то весьма через краткие лета не токмо на те большие корабли принципиальные деревья, но и на меньшие уже того сыскать трудно будет… однако ж для славы Российского государства один стопушечный корабль всегда надлежит содержать».

Для Черноморского флота энергией Потемкина были мобилизованы рощи Гомельской, Могилевской областей и польской тогда еще Подолии. Для Балтики исследовали и признали подходящей архангельскую лиственницу — но ее тоже отчаянно не хватало. Аж возле Байкала кто-то из птенцов гнезда Петрова разыскал подходящую кандидатуру — сибирскую красавицу, даурскую лиственницу, и в 1738 г. на полпути от Санкт-Петербурга до Выборга была заложена Линдуловская (птичья) роща. Первым фортсмейстером — «лесознателем» стал Габриэль Фогель, с немецкой педантичностью выхаживавший и нумеровавший сибирский молодняк.

После финской войны эти прекрасные места вернули России, и нужно было менять названия. Келломяки стали — Комарове, а соседняя Райвола — Рощино. Здесь похоронены Анна Ахматова, Дмитрий Лихачев.

В этих «культовых» местах два года проводился международный Рощинский фестиваль «Мировая деревня». Журналисты Татьяна Вершинина и Наталья Савощик, придумавшие его, собирали фольклорные ансамбли из многих стран, народных художников. Главным «экшном» была… мировая свадьба. Для пары молодых рощинцев-молодоженов была сыграна свадьба по обрядам и обычаям всех участников: донских казаков, бурят, финнов, поляков. Но особенно восхитил меня момент, когда во время экскурсии по корабельной роще бурятские музыканты узнали «свои» лиственницы. Кинулись к экскурсоводу, и та все подтвердила умиленно задравшим головы бурятам, рассказав эту историю о петровском указе, лесознателе Фогеле и даурской лиственнице.

Много еще интересного рассказала мне тогда студентка Петербургской лесотехнической академии Ира Иванова. О своем учителе — дендрологе профессоре Булыгине. О таксационных показателях дерева (диаметр 51 см, высота 41 м). С неподдельной душевной болью упомянула, как во время недавней бури всего за два часа погибло 260 деревьев. Но меня занимал все тот же временной парадокс: вот именно сейчас пришел срок, назначенный этим «принципиальным», по выражению адмирала Сенявина, деревьям.

Смогли бы вы представить такую картину. 2003 год. Торжества, 300-летие Санкт-Петербурга. На трибуне мэр Яковлев, высокие гости, музыка, корреспонденты. Пиар разлит в воздухе. И вот где-то сбоку, правее, где к Дворцовой площади подходит улица Степана Разина, вдруг слышится что-то, будто заминка какая-то. Охранники в темных очках отворачивают телекамеры, окружают какую-то повозку. А на ней сидят, испуганно озираясь на огромные плакаты с рекламой женских прокладок и на таблички со странным, диким названием улицы, имени — «известного вора, бунтовщика Степана Разина», мужички.

И сорвав перед охранником шапки докладывают: «А мы крепостные — барина… такого-то. Лес вот корабельный привезли. Как нам, мил-человек, к Адмиралтейству-то проехать?»

Вот о чем бы нам думать и думать! О терпеливом календаре годовых колец корабельных дерев и о наших предках, работавших при Петре Первом с расчетом, самое близкое — на наши 2000-е года.

При всей возможно мелькавшей иронии по поводу исследуемого потока «концов света», апокалиптических страхов, надо признать, что одну настоящую катастрофу мы все ж наблюдали, и не так уж давно. Возможно, все эти угрозы надо было понимать несколько иначе. Содомских огненных дождей не проливалось, тела в кипящей лаве не лопались, но, может, совсем не этого и следовало опасаться? Государство и общество, образуемые путем изъятия части силы и свободы у людей, их составляющих — всегда представлялись чем-то более мощным, долговечным, неуязвимым, чем тела любых индивидуумов. Меня еще со школы занимала одна мысль, читая о «вырождении», «вырожденстве», «вырожденчестве» древних римлян, помню, я все пытался представить: ну ведь не стали же римляне ходить в трясучке, со слюною, текущей изо рта. И не стали же рождаться они ростом вполовину от германцев, их покоривших?

В телесном смысле германцы и древние римляне, или же цыгане и «советские люди» (конституция 1977 года как раз успела признать образование этой «новой исторической общности — советские люди») — индивидуально все были примерно одинаково устойчивы. Но разложился и претерпел катастрофу сложный социум. В данном случае — советский. Понятен пример с радиацией, убивающей человека, но бессильной против более простых тел тараканов и скорпионов. Ведь в 1991 году не только государство «схлопнулось» — крах и проигрыши «государственных машин», в общем нередкие, разбираемые историками случаи. Но тогда рухнуло и общество, а это другой, но столь же реальный механизм, позволяющий, например, тем же цыганам, без помощи всякого государства пережить «историческую общность — советских людей», и дальше весело петь и, пританцовывая, выжигать наркотиками целые города (вроде Кимр).

Все дальнейшие главы этой книги — описание феномена «холодной войны» и распада СССР. Но рассмотрен этот феномен будет с несколько необычных точек зрения, потому далее и появятся:

— Страх как политический и социальный фактор,

— Модель противостояния: «Ученые и военщина»,

— Выигрыш Советским Союзом гонки вооружений и проигрыш «гонки потребления»,

— И глава «Пиарщику врат зари»— своего рода записки рядового участника «Холодной войны», частное свидетельство человека эпохи краха СССР.