Три дня! Три, блядь, гребанных дня!

А я и не считал. Не заметил. Все, как одна секунда! Которая, блядь, тянется и тянется! И закончиться никак не может!

— Не говори мне этого! Не говори, что ты бессилен. Что я бессилен. Ты хоть понимаешь? Это самое страшное?

Так хватаю его за воротник рубашки. Шиплю прямо в лицо.

— Никто тебе ничего другого не скажет, — разводит руками.

— Я еще пару дней в городе останусь. Понаблюдаю. Если хочешь, повторное обследование проведу. Но…

— Иди. Иди, Тимур, — отпускаю его, а то и правда шейные позвонки сейчас переломаю.

Друг. Да. Старый друг. И пережили мы немало.

Но даже его я сейчас за слова вот эти разорвать готов!

— Всегда! Всегда есть выход, Тимур!

Сжимаю кулаки.

Реветь. Рычать. Головой о стену биться хочется.

Всегда! Всегда есть гребанный выход! Только не с ней… Только не с Мари вот эта безысходность! Она же страшнее всего! Но кулаками здесь не поможешь. И уж трупами тем более!

— Я понимаю тебя.

Авдеев поправляет белоснежную рубашку.

— Все понимаю. Увы. Бывает так, что остается только ждать. И… Бадрид. Хочешь, я тебе что-то выпишу? Успокоительное? Ты на себя непохож. Как загнанный в капкан зверь. Точно себя в зеркале не видел. Растрепанный. В грязной одежде. Глаза у тебя. Совсем сумасшедшие. Ты знаешь, что тебя прислуга боится? Боятся даже подойти к двери спальни, в которой ты с ней заперся. Отшатываются и прячутся, когда выходишь. А тебе еще дела решать. Серьезные.

— Иди ты на хер со своими таблетками. Я тебе что? Баба истеричная?

— Дела, Бадрид. У тебя бизнес рушится. Ты там быть должен.

— Буду, — потираю лицо руками. — Обязательно там буду. Только сначала пусть она очнется! Ты давай. Еще раз все просмотри и проверь. И повторное обследование свое готовь. Подумай. Кого еще можно вызвать. Что сделать. Подумай, Тимур! Только не плети мне эту чушь про время и ожидание!

— Хорошо.

Поправляет пиджак. Уходит, а я почти падаю спиной на стену.

— Бадрид, — разворачивается на полдороги. — А кто она тебе? Не слышал, чтоб ты успел жениться. А за чужих так не переживают!

— Она…

Черт. Вопрос какой дурацкий!

Она моя! Моя Мари!

— Неважно. Ты иди. Думай. Просматривай там все еще и еще раз!

Хлопаю дверью, возвращаясь в спальню.

Падаю возле постели, сжимая в руках холодные ладони.

Здесь темно. Шторы за все время не раздвигали.

Да и какой, на хрен, свет? Если глаза ее закрыты?

Кто она тебе?

Дикий вопрос гудит в висках.

И правда. Кто?

Но об этом я буду думать после. Ты только очнись. Только очнись, маленькая! Теперь только это самое главное!

— Бадрид Каримович…

Ирма просачивается в полумрак комнаты.

— Вам бы… Поесть… Вот. Я принесла.

— Убирайся, — рычу диким зверем.

Еще одна вечность прошла, а Мари так и не приходит в себя.

Только руки все те же. Ледяные.

И капельницы эти, от которых я выть готов.

Больно. Они же делают ей больно, каждый раз втыкая иглы в нежную кожу!

Но это единственный способ поддерживать в ней жизнь!

А у меня уже нет ни сил, ни ярости, смотреть на ее заостренные побелевшие черты.

Совсем стала прозрачной. Кожа так и светится тонкой бумагой. Нос заострен. Губы будто выцвели.

И холодная.

Блядь, какая же она холодная!

Я за руки держу. Я не отпускаю!

Кто бы ни старался ее у меня забрать, а все равно не выпущу! Не дам провалиться туда. В окончательную темноту! Не даааам!

Только ледяная вся. Насквозь.

Все бы тепло в нее влил. Всю кровь бы свою отдал. Всю жизнь.

Но не проходит туда, в глубину, мое тепло. Ни хрена не проходит.

Слышишь ли ты мои слова, девочка?

Они думают, я безумец. Сумасшедший.

Неееет!

Я должен. Должен говорить тебе, как тебя жду. Потому что ты должна. Ты должна вернуться!

Сама так решила, да? Как говорят все. Все эти светилы, которых я все-таки вызвал, не послушав Авдеева.

Сама ты, говорят, не хочешь.

Но…

Ты должна знать. Должна слышать.

Если тебя ждут так, как я, ты просто не можешь! Не можешь не вернуться!

Набери воздуха. Побольше. Поглубже.

Тепла того, что в тебе, такой маленькой, такой хрупкой, так глубоко таится. Тепло, которое сносит с петель все. Природу. Устои. Все, что казалось нерушимым монолитом.

Набери его побольше. И выдохни!

Выдохни так, чтоб светом своим всю эту тьму заполнить! Где ты там?

Мне кажется, так и вижу, будто ты в вязком болоте барахтаешься.

Оно засасывает. Но ты должна! Ты должна бороться! Потому что ты… Ты сильная, Мари! Другой бы не под силу было бы подчинить моего зверя! Сильная! А я… Я не отпущу твоей руки!

Какая бы дрянь тебя туда не всасывала, я не отпущу! Не отдам тебя темноте!

— Бадрид Каримович…

— Я сказал — убирайся!

Рычу. Стряхиваю руку со своего плеча.

С каких пор это слуги так распустились, что позволяют себе такие вольности?

— Я вас прошу. Как родного. Как сына умоляю! Вам поесть надо. И отдохнуть. А еще… Там братья ваши у ограды. Вы велели никого не пускать, даже их… но они стоят намертво. Арман и Давид. Говорят, что не уйдут. Пока вы к ним не выйдете!

— Я тебе не сын, Ирма. И не родной. А им передай, что пристрелю если не уберутся! Пусть сами решают проблемы! Они мужчины! Пусть берут на себя ответственность! Я, в конце концов, не вечный! Так и передай! Пристрелю! И тебя пристрелю, Ирма, если еще хоть раз… Вот так… Посмеешь ко мне войти!

— Я же… Я же как лучше! Ради вас стараюсь! И что значит не вечный? Бадрид Каримович! Господин!

Падает на колени. Руки мне, блядь, целует. Только женского воя мне и не хватало!

— Вы ведь не думаете… Не надумали… Если она не очнется…

— Убирайся, Ирма. А то и правда пристрелю! Еще одна такая мысль!…

Даже не думай, девочка. Моя. Моя нежная. Даже не думай не очнуться. Не слушай ее. Не слушай ни темноту свою, ни дурную бабу.

Ты очнешься. Я не отпущу. Из любых лап тебя вырву. Только будь. Будь со мной! Бууууудь!