деревья расступались. Возле двух чахлых березок, похожих на девиц, тропка петляла в сторону первых домов.

Трусливые, посеревшие, словно грибы – мышата, растущие из одной грибницы, домишки жались один к одному, боясь подходить к кромке вырубленного леса. Свежие срубы деревьев говорили о том, что лес наступает с каждым годом, разрастаясь и наползая, но люди сдаваться не собирались, вырубая под поля и огороды целые поляны.

Окопанная вокруг рвом, деревня говорила путнику, что недавно сестры- лихорадки рыскали неподалеку. Но, беда уже миновала. Однако, расслабляться не стоит, ведь где-нибудь на ветках, словно навки, сидят сестры и выискивают добычу.

– Заходим, словно ищем работу. И к местным приглядываемся. Сокол по-любому здесь! Вот только почему от меня прячется – не знаю! – заметил филин, усаживаясь поудобней. – Ушки на макушке, а сами глазками зырк – зырк по сторонам. Так его и сыщем. Сам он, как видишь, являться не хочет! Будь он не ладен! Видать, пока к стенке не прижмем, не расколется!

– А что? Навьим взглядом? – спросила василиса, видя резной конек избы. Сразу видно, хозяин с придумкой был. Да вот когда это было? Этой избе уже лет сто, поди!

– Толку? Ты меня навьим взглядом не увидала! И его не увидишь. Мы как-то помогущественней обычных навьих! – усмехнулся филин. – Тут что-то его да выдаст. Ему же самому полюбопытствовать захочется, какого бати мы тут забыли! Или подошлет кого. Или сам объявится. Ему с людьми проще. Мать его человеком была.

Василиса вспомнила трех братьев, глядя в небо. Солнце заливало золотом избы, от того они не казались такими сумрачными и сырыми, словно грибы.

– Стой, кто идеть?! – сурово произнес мужик, выставив вперед проржавевшие вилы.

– Василиса я, – произнесла василиса, оглядывая домики. Не упыри, и ладно! – Нечисть извожу!

– За деньги! – поддакнул филин.

– О, так у нас есть чем тебе поживиться! Недавно дите в колодец утащило! Мать только-только отвернулась, а эта, навь колодязная хвать! И нету! Только плескот! – произнес мужик, разводя руками. Вид у мужика был облезлый, но крепкий. На носу у него виднелась вмятина шрама. Крепко же он когда-то схлопотал.

– Где колодец? – полюбопытствовала василиса, осматриваясь.

– Дык, засыпали! Ждать что ли тебя будем! – недружелюбно встряла баба в цветастом платке. Сразу видно, что платок посадский. Белый, расшитый. Такие вещи порождали вопросы. Может, привез кто-то? Или сама в посаде жила? Тогда зачем из-за защищенных стен посада в деревню уходить? Или любовь, или нужда. Третьего не дано.

– Ходит у нас тут по ночам смерть! В окна стучится! – произнес дед. – Три разы!

Василиса заметила, что люди только прибывали. Молоды и старые, но больше старые. Молодых и здесь почти не осталось.

– И что? – нахально спросил филин. – Достучалась?

– Да застукала уже! Спать не дает! Знаем, что смерть, так уже и открываем! А Ерофей открыл! – прошамкал дед.

– Дык, сколько годов назад это было! – перебили его. Чужаков в деревнях не любили. Но иногда поговорить с чужаком было интересно. Только страшно. Это мог быть кто угодно! И человек, и сила нечистая.

– За амбарами девка кажится. А потом, кто за ней идет, тех мертвыми находят! – послышался голос молодого парня. Рядом с ним стояла невзрачная девушка.

Обычная, с косой и ярким посадским платком. Сам платок был черным, а на нем алыми нитками вышиты узоры всякие. Видать, привез кто с посада.

– Так то ж Петрова дочка! – перебил парня мужик косматый. – Ту, которую черти за амбаром… того!

– Да враки все это! Это кладник! А клад на триста душ заговорен! – спорила бабка, подошедшая к василисе.

– И сколько уже душ натикало? – зевнув, спросил филин, пока василиса растеряно следила за людьми. А они все подходили и подходили.

– Душ тридцать! – заметила бабка, сплюнув. Ее сухая рука покоилась на потертом посохе.

– Подождем тогда, – вздохнул филин. И деревня согласилась подождать.

К кладам у людей вообще интересное отношение было. Хоть люди и деньги любили, но кладов боялись. Бывало, ягиня рассказывала, идет мужик, а перед ни клад открывается. Так он со всех ног в деревню. Редко кто клад брал. «Ну и не надо, не жили богато, так и пробовать не стоит! От денег зло одно!», – утешали себя люди, обходя клады стороной.

Народ загалдел, а ничего толком не сказал.

– А у кого переночевать можно? – спросила василиса, немного осмелев. Люди держались от ее посоха на почтительном расстоянии. Не нравился им ни старый череп, ни мертвецкий блеск в его пустых глазницах.

Народ снова переглянулся. Одна баба махнула рукой, как бы зовя василису за собой.

– Живем не богато. Муж пропал, – ворчала женщина, жалуясь на судьбу. – Дочка осталась.

Василиса смотрела на деревню, а солнце стало лениво катиться к закату.

– Посад недалеко, – усмехнулся филин, вглядываясь в лес. – Видала, сколько платков посадских! Как белых, так черных!

– Видала, – согласилась василиса, слыша, как бабки обсуждали девку из белого посада, которая замуж за чернопосадского собралась. Остановившись и вслушиваясь в речь характерными посадскими говорами, василиса невольно посмотрела на небо. Сокола видно не было. Прячется.

– Тьфу ты! Чернопосадские! – выругалась хозяйка, открывая двери в уютную жаркую избу. – Вечно то обманут, то обдерут, слова не держат, за глаза всю обплюют! Черноротые!

– Не переживай, они о вас такого же мнения, – усмехнулся филин хозяйке.

Василиса уже заметила, что черные платки с черными платками ходят, а белые с белыми.

– Надо бы деревню назвать Ассорти! – усмехнулся филин, слетая с плеча. Василиса смотрела на беленую печь, замусоленную лавку и стол с крошками.

– Дарина! А ну быстро крошки со стола убрала! – прикрикнула мать. – А то замуж не возьмут. Скажут, что неряха! Гости пришли, а на столе невесть что твориться. Вот так сваты завалятся, а у тебя не прибрано! Так они обратно поедут! Другую невесту поищут!

Дарина встала, отложила шитье и с опаской посмотрела на гостей. В глазах сожаление промелькнуло

– И на стол накрывай, – скомандовала мать, садясь на лавку.

Теперь она обращалась не к дочке, а к василисе и филину.

– Вы мне вот что скажите. Нельзя ли никак судьбу мужа узнать! Бывало, чует мое сердце, загулял он, проклятый, где-то в посаде! А бывало аж на слезу прошибет. Представлю, что лежит родненький в овраге каком- то, а дождь косточки его полощет! А я заплачу!

– А у домового спрашивали? – спросила василиса, а на душе что-то так прошелестело. Смотрела она на нехитрый скарб и немудреный быт, печка да прялка, лежанка и лавка… И думала. А стоит ли жалеть о том, что заместо этого василисой стала. Да к княжичу навьему сердцем прикипать начала.

– Раньше спрашивали!