Он был зажат между двумя лошадьми. Конец веревки, перехватившей ему горло, сэр Генри держал в кулаке, а вокруг ехала стража. Руки ему связали за спиной, запястья уже саднило, но горе потерь заглушало боль.

Они покинули поместье, едва Уильям позволил связать себе руки, а те, кому полагалось его охранять, перед лицом Генри вели себя на удивление смирно. Кто станет отстаивать преступника ценой своей жизни? Что ж, это понятно. Уильям не прошел и ста ярдов от ворот своего дома, когда маленький отряд обогнал их. Один скакал на его же лошади. Глянув на Уильяма, он сплюнул на дорогу и понесся к мосту в город.

— Возвращается, — сказал Саймон.

Брат Лоуренс нес большую плетеную корзину, поверх которой лежали ходули.

— Еще раз добрый день.

Он поставил корзину, из которой стекала бурая жижа, на землю. Ходули скатились с нее.

— На вид удобная штука, — заметил Саймон.

— Они хороши на равнине и на отмелях.

— А если кто хочет распугать местных жителей, они очень помогают увеличить рост.

— Этого мало…

— Верно. Нужен еще серый плащ с капюшоном.

Лоуренс кивнул со вздохом.

— Вы много узнали.

— В ночь, когда мятежник Мортимер бежал из Тауэра, он высадился здесь. Мы это знаем. Кто-то вышел на болота, чтобы отпугнуть народ призраком. Вы.

— Да, признаюсь. Я несколько ночей до того расхаживал по болотам, чтобы напомнить народу о призраке и разогнать по домам.

— Мужа Элен убили. Ты? — резко спросил Болдуин.

— Я? Нет. Но там были и другие, и если он случайно наткнулся на них, могла пролиться кровь.

— Ты утверждаешь, что это сделал один из людей Мортимера?

— Я говорю, что один из его людей мог убить мужа Элен. Я этого не знаю. Готов поклясться на Писании.

Болдуин, прищурившись, смотрел на монаха. Тот говорил убежденно и казался честным, и Болдуин не считал его убийцей, однако брат Лоуренс чувствовал свою вину. Придуманная им уловка — напомнить людям о страшном призраке — косвенно привела к убийствам. Муж Элен, девушка, Пилигрим. Все умерли зря.

— Где Джон?

— Теперь? Не знаю. Думаю, уже далеко.

— Ты посоветовал ему бежать?

— То, что он сделал, он сделал из добрых побуждений.

— Не думаю, чтобы ты решился убить девушку, даже если она и выдала вашего настоятеля. Это сделал человек моложе тебя и более страстный.

— Думайте, что хотите, — невозмутимо отозвался Лоуренс, — это между ним и Богом.

— Джульетта рассказала отцу, что монастырь помогал бегству Мортимера, а тот уведомил людей короля. Что и привело к аресту настоятеля.

— Думаю, ты прав.

— И послушник об этом знал. Он слышал, как Джульетта тебе рассказывала.

— Она гордилась, что рассказала отцу о побеге, а мне призналась, думаю, чтобы извиниться. Она не ожидала, что схватят настоятеля. Она была очень молода.

— И простодушна. Но такой юнец, как Джон, воспитанный в понятиях чести и послушания, мог взглянуть на дело по-иному, не так ли? Он счел ее поступок подлым предательством. За доброту монахов, устроивших ее венчание, она отплатила тем, что погубила настоятеля.

Лоуренс отвел взгляд.

— Ничего не могу сказать. Мои уста откроются только перед Богом. Но правда это или нет, Джон как духовное лицо неприкосновенен. Вы не смеете его тронуть.

На всем пути через мост сэр Генри чувствовал устремленные на него взгляды. Он был вполне готов к тому, что его остановят, однако сторож у ворот безропотно принял его объяснение об аресте известного преступника, и он свободно проехал к своему дому.

— Надо было тебе держаться в стороне, Уильям. Я не хотел тебе зла, но разве ты не мог остаться в стороне? Как будто нарочно вывел меня из себя, похитив дочь. Что скажешь? Может быть, и нарочно. А может, ты обо мне и не вспомнил. А следовало бы, старый приятель, следовало бы. Потому что теперь ты в моих руках, и ты мне заплатишь за смерть моей малышки. А за то, что ты взял ее без моего позволения, я позабочусь, чтоб тебя сначала оскопили!

Он слез с седла и дернул за веревку, потянув Уильяма за собой. Уильям слышал его как сквозь сон и только теперь, когда Генри потянул его к конюшням, осознал, что происходит.

— Господи Иисусе, нет!

Его схватили и волоком потащили к тяжелому деревянному столу, установленному рядом с жаровней и разложенными тут же инструментами коновала. И Генри улыбнулся, слушая вопли своего старого друга:

— Ты сгниешь в аду за то, что сделал с моей малышкой. Уильям.

— Сэр Болдуин! Слава богу, я нашел тебя! Сэр Генри схватил и увез Уильяма! Вы должны нам помочь. Милорд епископ в Вестминстере, мне его не…

— Рассказывай, — поторопил Болдуин.

Гонец скороговоркой объяснил, что солдаты явились в дом, свалили Пирса и увели Уильяма.

— Где они сейчас?

Болдуин подвел своего коня, потом остановил проезжавшего на маленькой пегой лошадке горожанина.

— Я — хранитель королевского мира, действую именем милорда епископа Стэплдона. Мне нужна твоя лошадь.

— Ты не смеешь, я…

Вместо ответа Болдуин обнажил меч. Голубоватый клинок зловеще сверкнул на солнце.

— Получишь свою лошадь к вечеру в доме епископа Стэплдона. А сейчас она нужна. Саймон? В седло. Лоуренс, сейчас же пошлите кого-нибудь домой к милорду епископу и обо всем расскажите. Пусть пошлет людей к сэру Генри, если хочет спасти Уильяма.

Горожанин при виде меча проворно скрылся, что весьма порадовало Саймона. Многие на его месте в ответ на приказ отдать коня заспорили бы, а там и сами схватились за оружие.

Спустя несколько минут они галопом, нарушая закон и подвергая опасности народ, скакали по людным улицам.

Саймон едва не вышиб себе мозги о низкую вывеску какого-то торговца, а оглянувшись через плечо на причину миновавшей катастрофы, чуть не сшиб знак таверны. Больше он не оглядывался.

Свернув во двор, они сразу услышали крики.

Болдуин, раздобыв для Саймона лошадь, вложил меч в ножны. Теперь он снова вынул его и пришпорил коня. Тот рванулся вперед, едва не сбив шарахнувшегося в сторону грума, пославшего ему вслед проклятие.

— Немедленно отпустите его, именем короля! — проревел Болдуин.

Саймон уже спешился. Меч был у него в руках и упирался острием в горло человека, поднесшего ножницы к чреслам Уильяма.

— Положи, — прошипел бейлиф.

Во дворе было семеро мужчин. Один держал веревку, которой были стянуты руки пленника, двое других прижимали к земле его разведенные в стороны ноги. Человек между ними замер, прикипев взглядом к клинку у своего горла.