— Да… у меня астма.

Виктория чуть не подавилась ненавистным названием, но выговорила. Все равно от болезни никуда не денешься, как ни скрывай ее от других.

Сиделка кивнула и сделала пометку в карте.

— Доктор так и решил. И не волнуйся. Вскоре тебе представится случай изучить камеру изнутри. Хотя вы, суфражистки, обычно получаете поблажки. Только не пытайся заморить себя голодом. Иначе нам придется кормить тебя насильно, а я в жизни не видела ничего противнее. — Женщина строго посмотрела на Викторию и пощупала пульс.

— Почему я должна голодать? — недоуменно переспросила Виктория.

Она слышала, конечно, об устраиваемых суфражистками голодных забастовках, но всегда считала, что попытки довести себя до смерти не помогут делу.

— А почему другие это делают? — вполне резонно заметила сиделка. — Но ты так молода и так сражалась за каждый вдох… Уверена, ты воспринимаешь смерть иначе, чем большинство этих экзальтированных дамочек. Тебе сильно повезло, что ты выжила, душенька. Я думала, что уже ничего не поможет. Тебя принесли синюю, как моя блузка. В туалет надо?

Виктория кивнула, и женщина указала на ведро в углу.

Девушка содрогнулась.

— Что поделать, без затей, но, с другой стороны, зачем тратить деньги на тех, кто нарушает закон. А сейчас, если пообещаешь не закатывать истерику, я тебя развяжу и сделаешь свои делишки. И смотри мне, не выкидывай номера. А то позову Эда и заставлю все делать при нем.

Виктория в ужасе пообещала вести себя паинькой. После сиделка уложила ее в постель и посоветовала поспать.

— Ты выглядишь разумной девушкой, так что не буду тебя приковывать. Смотри мне, я не хочу получить из-за тебя взбучку. Нарушишь обещание — и я спеленаю тебя, как младенца. — В подтверждение своих слов сиделка потрясла наручниками.

— Обещаю, — прошептала Виктория, побелевшая как полотно. — Спасибо.

Женщина оправила постель. От холода ломило кости, и даже жесткий матрас и серые кусачие одеяла казались чудесным пристанищем. Сиделка повернулась к двери, и Виктория схватила ее за руку.

— Постойте, — взмолилась она, так как боялась отпускать последнюю преграду, стоящую между ней и скрывающимися за дверью неведомыми ужасами. — Когда будет суд? Я смогу повидаться с родными?

Женщина покачала головой и выключила лампу. Теперь единственным источником света оставался дверной проем. У кровати собирались длинные тени.

— Не знаю. Сложно сказать.

— Как вас зовут? — Виктория любыми способами пыталась оттянуть неизбежное.

— Элинор. Я еще зайду перед концом смены. А пока постарайся поспать.

Полоска света сморщилась и пропала. В комнате воцарилась абсолютная темнота, и Виктория задрожала. Она не любила оставаться ночью одна и долгие годы спала с Пруденс, чтобы не мучили кошмары.

Но здесь никто не прогонит страхи. С другой стороны, вряд ли воображение способно придумать что-то страшнее случившегося.

По щекам потекли слезы. Как она здесь оказалась? Зачем откликнулась на записку? Мэри безумна, в этом нет никаких сомнений. Виктория на миг задумалась, где находится одержимая женщина, и решила, что она наверняка заперта в этой же тюрьме.

Виктория утерла ладонями слезы. Дядя вытащит ее отсюда при первой возможности. Лорд Саммерсет пользуется влиянием, к тому же он богат. Наверняка он что-то предпримет.

С упавшим сердцем она припомнила прочитанные за последние месяцы газетные статьи. Публика двояко относилась к суфражисткам, но закон твердо стоял на своем. Большинство судей не питало симпатии к женскому движению и придерживалось мнения, что лучше упечь непокорных нарушительниц в тюрьму и выбросить ключ.

И они считают, что она действительно хотела уничтожить картину… Виктория содрогнулась.

В коридоре что-то упало, донеслись приглушенные голоса: это сиделки и санитары совершали обход палат и проверяли пациентов. Виктория замерла. Снаружи есть люди, значит она не одинока. Шум отдалялся, становился все тише, и вскоре Виктория слышала лишь собственное прерывистое дыхание. Затем донесся монотонный, тихий стон, и сердце запрыгало в груди. Она крепко зажмурила глаза, чтобы отогнать темноту, и начала цитировать вслух:

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.[9]

И замолчала. Нет, «Бармаглот» Льюиса Кэрролла в темной каморке звучал слишком страшно. Отец обычно всклокочивал себе волосы и читал его с ужасающими гримасами. Папа! Девушка сглотнула и начала заново. На сей раз она выбрала Киплинга:

Слушайте пчел! Слушайте пчел!

Но пусть каждый из вас бы молчать предпочел,

Но все вы расскажете пчелам своим, —

Иначе мы меду совсем не дадим.[10]

Сначала стихи лились шепотом, но постепенно слова вырывались все громче и прогоняли тени. Пульс и дыхание вернулись в норму. Виктория порылась в памяти в поисках других стихотворений Киплинга. Благо она их знала предостаточно. Не надо думать об одиночестве и темной комнате. О камере в печально известной тюрьме, где содержали убийц и воров. Где женщины проводили всю свою жизнь, забытые и брошенные миром. Виктория всхлипнула и забилась глубже под одеяло.

В порыве отчаяния она перешла от поэзии к прозе: «Это рассказ о великой войне, которую вел в одиночку Рикки-Тикки-Тави в ванной большого дома в поселке Сигаули».[11]

* * *

Должно быть, Виктория задремала. Забытье то и дело прерывали невнятные сны, а просыпаясь, она сталкивалась с ужасной явью. Через несколько часов ее окончательно разбудил звук отпираемых засовов. Виктория уставилась на дверь и молилась увидеть в проеме Элинор.

Свет ослепил, но девушка с облегчением услышала голос сиделки:

— Ну вот, я же говорила, что приду навестить тебя.

— Спасибо, — со слезами благодарности выдавила Виктория.

— О, прекрати. Мне больше нравилось, когда ты грубила.

Женщина помогла ей подняться, разрешила воспользоваться отхожим ведром и пощупала пульс.

— Пока дышишь, ты свежа как огурчик. А теперь мне нужно надеть на тебя наручники, но, если пообещаешь хорошо себя вести, я прикую только одну ногу.

Виктория согласно закивала. Элинор устроила ее на постели.

— Вечером, скорее всего, не смогу тебя проведать, — покачала головой сиделка. — Посмотри на себя. Одно только платье стоит больше, чем мое месячное жалованье, и ты еще чем-то недовольна. Я тоже хочу получить право голоса, но не собираюсь рисковать всем, ради чего надрывалась всю жизнь. Вы просто сумасбродные девчонки.